Басаргин правеж
Шрифт:
Дом купцов Бачуриных заставлял вспомнить скорее о царских хоромах, нежели о жилище торговца-солевара. Не меньше сотни сажен в длину, невесть сколько в ширину, в три жилья высотой, да еще и с просторными внутренними дворами, выстеленными дубовыми плашками. Усадьба подьячего рядом с ним была — ровно изба смерда рядом с княжьими хоромами. Стены во многих горницах заштукатурены и расписаны, в иных обиты кошмой и выстланы коврами, в третьих — тщательно проконопачены и выбелены, многостолпные залы были способны принять на пир сотни гостей. Многочисленная прислуга старалась не просто угождать, а угадывать каждое желание хозяйских гостей. А то и вызывать нужные желания. Во всяком случае,
— Ладно, милая, — наконец остановил боярин ее старания. — Вечером разберусь. Давай лучше к купцу Бачурину меня отведи. Хочу узнать все подробности, о каковых в жалобе не отписано. Я сюда не для блуда приехал, а по царскому поручению. Веди.
Похоже, среди гостей он оказался единственным, кто устоял перед соблазнами, — поскольку в горнице с богато накрытым столом тоже оказался один.
— Сюда велено опосля-то привести, — сообщила девка, накручивая на палец прядь русых волос. — Более ничего не ведаю.
— Ступай, дальше я сам, — шагнул в дверь хозяин дома, слегка поклонился: — Прошу-то к столу, боярин. Откушай, чем Бог-то послал.
Даже без шубы купец Бачурин был крупен собой, на одутловатых щеках играл румянец, ухоженная борода, рыжая с проседью, ровно ложилась на грудь. Одет он был в синюю суконную куртку, ткань которой портной собрал на груди в несколько толстых валиков, в черные плотные шаровары и тапочки из разноцветных лоскутов кожи.
— В сапогах у нас ходить-то холодно, боярин, — поймав его взгляд, пояснил хозяин. — А в валенках по дому не погуляешь. Вот и обхожусь-то обувкой, каковую менять удобнее.
— Выходит, мне тоже валенки понадобятся? — сделал вывод Басарга, но тут же отмахнулся. — О сем потом. Ты мне лучше о смуте расскажи. Кто затеял, по какому поводу, что деял, к чему призывает?
— Летом сын мой на Терском-то берегу на стоянке с семью ладьями стоял. Так на него люди варгузинские напали, товар и корабли-то отобрали, людей кого поймали, смерти лютой предали, а средь прочих многих поранили. Убытку только рухлядью и рыбой тыщу-то двести рублей, да корабли, да семьям нужно-то откуп за погибших платить. Иные же из ладей и в Варзуге, и в Умбе видели, то точно ведаю, варяги мои тамошние отписались. Грумланы их задешево перекупили. В море ушли, теперича и не найдешь. Могут-то улов в Лунский город отправить, нурманам продать али просто на острове оставлять, на иных лодках возвертаясь…
— Постой! Ты про бунт сказывай, Прокоп. Что мне грумланы и ладьи с товаром?
— Так ведь товар не простой, боярин. Подати царские-то, десятина. Я на откуп тони семужные на Терском берегу взял и еще иные платежи внес с наддачей. Их сынок в Холмогоры и вез. Коли царское добро грабят-то, а сборщиков тягла на копья накалывают, разве это не бунт?
Басарга в задумчивости потер лоб.
Он понимал, что купец ищет мести за сына. За бунт спрос завсегда серьезнее, нежели за простой разбой. Зачинщиков всех найдут обязательно, накажут примерно, дабы другим неповадно было. А грабеж — дело губного старосты. А тот глубоко копать не станет. Кого поймает — того повесит. А кто улизнет — тем и утруждаться не станет. Разница же в деянии выходила совсем тонкая, только в жертве. Коли купца обирали — поступок один. Казну — уже другой.
— В Варзуге иных из татей корабельщики мои признали, — неуверенно добавил Прокоп Бачурин. — Однако же старосте тамошнему-то указать на них убоялись, ибо подозревают соучастие его в сем бесчинстве.
— Ладно, разберемся, — кивнул подьячий. — Неси податные книги. Буду проверять.
— Зачем? — не понял откупщик. — Это ведь меня-то грабили, а не я!
— Учетные книги надобно проверять всегда, — поведал ему о своем принципе Басарга. — Ибо большинство ответов завсегда в них скрывается. Посему неси. Как просмотрю, тогда дальше решать и стану.
Дело у Прокопа Бачурина было обширным: тут и рыбацкие тони, и солеварни, и портовые услуги, и заготовка жира, и торг привозным товаром. Знамо, и книги учетные были толстыми и в большом количестве. На их изучение у опричника ушло чуть менее двух недель, после чего Басарга написал отписку об изъятии податной книги и позвал побратимов собираться в дорогу — ловить душегубов, которых уже успели опознать уцелевшие жертвы грабежа.
Прокоп Бачурин сыску помогал, как мог. И не только угощая и развлекая гостей, но и быстро найдя для них полтора десятка лопарских собачьих упряжек. Неведомое Басарге средство передвижения оказалось на удивление стремительным — триста верст до Кемского посада путники одолели всего за четыре дня, остановившись на ночлег у воеводы боярина Оничкова.
Богатый торговый город Кемь, как это обычно и бывает, рос куда быстрее своей крепости. Многочисленные избы, дома, амбары, навесы расползлись вдоль берега на добрых полторы версты, прижимаясь больше к причалам, нежели к высоким бревенчатым стенам шестибашенной твердыни. Город, насколько знал подьячий, жил не столько промыслами, сколько перевалкой голландских и французских товаров, и солеварнями — посему ни хлевов, ни рыбных складов тут не имелось, что делало здешний воздух сладким и прозрачным, ровно в летнем сосновом бору, а замершая на время зимы навигация погрузила Кемь в долгий безмятежный сон. Снег, яркое полуденное солнце, тишина…
— Хорошо тут у тебя, боярин, — разомлев после бани, простонал боярин Булданин. — Снег чистый, лес несчитан, простор, крепости вольготные. Лепота! Кабы к уделу привязан не был, обязательно сюда бы перебрался!
Старание купцов селиться возле своих причалов и амбаров, а не тесниться в огороженном посаде позволили местному воеводе отстроиться в крепости довольно широко. Редкий случай — обычно внутри кремлей дома чуть ли не на крыше один у другого стоят.
— Хорошо, да больно далеко от дел государевых, — посетовал воевода Володимир Оничков. — О войнах случившихся узнаю, токмо когда отряды свейские уж под стенами высаживаются, о делах столичных — от купцов голландских. Немцы же сии ни толком сказать ничего не могут, ни понять обычаев наших. Ныне вот слух пошел, будто царь наш Иоанн Васильевич в монахи постригся и державу свою на части порезал. Верно ли сие али лгут купцы заезжие? Указов никаких до меня покамест не добралось.
— Неужели? — удивился опричник. — Нешто тут людишек не перебирали?
— Кто? Каких?
— Ништо, — отмахнулся Басарга, сообразив, что в здешнем купеческом поселении «перебирать» просто некого. — Что до ухода в монастырь, то есть правда, никак государю от кручины по супруге своей первой не избавиться. Посему более молитвам себя посвящать склонен, нежели развлечениям мирским. Про деление — обман. Отвел себе государь земли опричные, каковыми единолично правит, без думы боярской и советов княжеских. Прочая держава прежним порядком живет, старым земским уложением. Двинские земли, кстати, к царским отнесены, а Терский берег земским остался. И вот летом минувшим люди земские царских побили…