Баши-Ачук
Шрифт:
Глава третья
Было время, когда в Сацеретло обитало немало именитых, богатых и сильных дворян, но никто из них не мог сравниться с Бакаром Бакрадзе. Он был предан царю, покорен своему князю, а любовью к отчизне и верностью ей завоевал славу не только себе и своей семье, но благодаря ему возвысился и весь род Бакрадзе. Возвышению Бакара способствовало и то, что Церетели поручили ему управление всеми своими владениями.
Но была у него одна печаль: дети его умирали в младенчестве. Тогда Бакар, по совету добрых соседей, назвал новорожденного сына — Глаха [7]
7
Глаха — буквально: бедняк; уничижительное имя давалось и целью умилостивить судьбу.
Но разве радость в сем мире бывает когда-нибудь долговечной? К тому же, как говорится, из одного дерева вырезают и крест и дубину. Младший брат Бакара, Кико, был человек совсем другого склада. Отбившийся от семьи пройдоха и гуляка, он не пропускал ни одного пиршества: стоило ему услышать звон стакана или увидеть дымок над кровлей, и Кико был уже тут как тут. И вот, скитаясь по окрестным деревням, он схватил где-то сороковины и занес заразу в дом. Сам-то Кико в конце концов оправился, но брат его и невестка, проболев всего неделю, распростились с сим бренным миром, а сироты их остались на попечении своего дяди. Кико завладел богатым братним поместьем и постепенно вошел во вкус привольной и обеспеченной жизни.
Девочек Бакара он отдал на воспитание в Гвимский монастырь, а мальчика предоставил самому себе: «Пусть живет, как знает, — авось где-нибудь споткнется, попадет в беду, и останется тогда мне Бакарово добро».
Однако недаром говорится: «По дереву и плод», — так и маленький Глаха с каждым днем мужал, набирался сил, и к шестнадцати годам во всей округе не было юноши, равного ему по удали и красоте.
Однажды, подходя к дворцу, Глаха еще издали увидел во дворе кучку людей, толпившихся у большого ветвистого дерева. Были здесь и князь и дворцовая челядь. Подъехав к воротам, Глаха спешился, привязал коня у ограды и почтительно подошел к своему господину.
— О, здравствуй, — крикнул ему Церетели. — Ты подоспел как раз во-время. Хвалят тебя повсюду, вот и посмотрим, каков ты на деле: ястреб мой, видишь, повис на самой верхушке, ремешком зацепился, надо его как-нибудь снять.
— Прикажите, батоно! Влезть-то на дерево, я влезу, только выдержит ли меня ветка?
— В том-то и дело! — закричали со всех сторон приближенные князя. — Взобраться и нам недолго!
— Нет, ты придумай что-нибудь другое, — заметил князь.
— Ничего не поделаешь, придется перебить ремешок пулей, — сказал Глахука, — другого выхода нет.
— Пулей? Смотри не подстрели мне ястреба.
— Помилуйте, батоно! — ответил, улыбаясь, юный Бакрадзе и снял с плеча ружье, с которым, по нравам того времени, никогда не расставался.
Отойдя немного в сторону, Бакрадзе опустился на одно колено и прицелился. Все затаили дыхание. Раздался выстрел — ястреб забился на ветке.
— Эх, оплошал! — воскликнул князь.
— Почему, батоно? Ястреб зацепился обеими лапками, — одной пулей оба ремешка не перешибешь, лапки то у него растопырены. Правый ремешок я уже пробил, теперь выстрелю в левый!
Глаха зарядил ружье и снова выстрелил.
Ястреб сначала пошел вниз, но, опустившись немного, внезапно перекувырнулся в воздухе и взмыл ввысь, к небу. Сокольничьи поспешили в ту сторону, куда ястреб направил свой лет.
Все дивились меткости молодого стрелка, а сам он, как ни в чем не бывало, принялся протирать ружье.
— Подайте-ка сюда, мою крымку, — приказал Церетели. — Сказано ведь: «Ружье — стрелку, стрелок же — миру». Ты поистине достоин владеть этим ружьем, и дай бог тебе удачи!
Принесли из дворца ружье с длинным тонким стволом, ложе его было сплошь украшено золотом, и вручили стрелку.
Успех молодого Глахуки отнюдь не доставил удовольствия многим из обитателей дворца, зато наполнил радостным волнением одну девичью душу: юная дочь Церетели стояла в это время у башенного окна и, волнуясь, следила за каждым движением Глахуки. Она и раньше слышала о молодом Бакрадзе, и рассказы о нем запали в ее сердце, по сегодня ей довелось воочию убедиться в мужестве и ловкости прославленного юноши, и в сердце восхищенной княжны вспыхнула любовь.
Недаром духовенство жаловалось в старину, что народу «Витязь в тигровой шкуре» милее евангелия. В течение веков в Грузии все от мала до велика зачитывались этой книгой: мужчины подражали Тариэлу и Автандилу, девушки стремились уподобиться Нестан и Тинатин, царь и придворные мнили себя Ростеванами и Согратами, слуги следовали примеру Шермадина, а служанки восхищались Асмат. Так и в этом случае у княжны Церетели нашлась своя Асмат, и между влюбленными завязалась переписка. Юный Бакрадзе не знал доныне любви, и она впервые опалила чудесным огнем его душу и тело; он отдался своему чувству, поплыл по течению, волны страсти подхватили его и кинули в пучину. У юноши резко изменился нрав — он забросил все свои обычные занятия и предался уединению.
«Тайно плачь, безумствуй тайно…» [8] — твердил он про себя и втайне от всех любовался своею возлюбленной.
В те времена любовь прекрасной девушки можно было завоевать только героическими подвигами.
Такое же требование, согласно господствующему обычаю, было предъявлено и влюбленному Глахуке. Но где же было найти арену для свершения этих подвигов?
Кахети в ту пору стонала под персидским игом, все от мала, до велика гнули спины под ярмом; в особенности же раболепствовали князья и дворяне. Лишь кое-где не покорствовали персам одиночки, среди которых выделялся своей непримиримостью владетель Ахметы — Бидзина Чо-локашвили. Весть о мужественной стойкости Чолокашвили долетела и до Имерети, и вот на него-то обратил свой взор наш новоявленный Автандил. Тщательно снарядившись в дорогу, Бакрадзе оседлал своего Абхазуру и двинулся на восток. В дороге им овладела тоска: не легко было расставаться с родными местами, терзала сердце разлука с возлюбленной. И Глаха ехал, напевая про себя:
8
Из поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».
сетовал Глахука, обращаясь к луне и звездам со слезами на глазах, но когда он доходил до заключительных строк:
Но господь не забывает в жертву отданных судьбе! [9]в сердце его загоралась надежда, и он нетерпеливо погонял своего скакуна. Абхазура, услыхав щелканье плети, как бы улавливал мысли седока, прядал ушами, выгибал свою лебединую шею и, рассекая грудью воздух, устремлялся вперед по горам и долам.
9
Из поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».