Башни в огне
Шрифт:
Он лишь отметил, что Аттал, конечно, заслужил посмертное жертвоприношение. Он отказал Лику в дружбе – это обидно, согласен. Но тогда он говорил от лица города. А сейчас он отказался склониться перед Палаком. И это было его собственное решение.
Парни схватились за копья и выставили перед собой, словно собирались вспорость коню. Но девушка махнула рукой и они замерли – как новобранцы по одной команде опытного офицера.
– Заберёте его тело,– произнесла она,– Отнесёте в город. Покажите всем. Расскажете, что он говорил про
– Ты убила нашего агоранома!– процедил сквозь зубы тот парень, что стоял слева. Но напасть не рискнул.
Лик решил, что и не рискнёт.
– Изберёте себе нового,– ответила девушка,– Агораном – не кузнец, ничего ему уметь не надо.
Парни посмотрели на неё, потом перевели взгляд на холм. Почти никто из тавров не понимал по-гераклейски – но язык силы они понимали отлично. И, как завороженные, смотрели на то, что произошло.
Горожане поняли, что с холма помощи не будут. И подчинились.
Взяли тело агоранома подмышки и потащили прочь, в сторону города. Копья им только мешали и они постоянно пытались ухватить их поудобнее.
Девушка смотрела им вслед, сжимая поводья. Потом перевела взгляд на холм – и окаменела.
Лик уже стоял в полный рост. Глаза сощурены, отросшие рыжие кудри развеваются под прохладным ветерком.
Уже у неё на глазах он вытянул правую руку.
– Лук мне!– скомандовал юный оборотень.
13
Близнецы бежали наперегонки. Один с луком, второй с колчаном. Ещё не добежав, Дандалид просто кинул оружие. Брат последовал его примеру.
Лик поймал лук, потом колчан. Поставил колчан на землю и начал проверять тетиву.
– Что ты собираешься делать, невриец?– спросила девушка по-скивски.
– Посмотрим, как далеко ты сможешь ускакать с новым посланием,– отозвался Лик, и вынул стрелу из колчана.
В голову пролезла непрошенная мысль, – вместо колчана надо завести ещё и деревянный футляр для стрел. По-гераклейски он называется горит. К седлу его не подвесишь, но стрел помещается больше. Если ты в лагере, то очень удобно.
– Я не буду убегать,– спокойно ответила девушка,– Но прежде, чем выстрелить – выслушай.
– Как скажешь,– ответил Лик и положил лук перед особой. А стрела так и осталась в руках. Пока девушка говорила, юный оборотень вертел её в руках и пощипывал оперение.
– Зовусь я Каллиопа,– начала девушка. Она говорила по-скифски, так что понять её могли все,– Как ты знаешь, женщины у скифов редко носят гераклейские имена. Они бывают либо у аристократов, что подражают жителям городов. Либо у тех, кто родился в рабстве.
Я была рабыней ещё прежде, чем родилась. Моя мать была из скифов, и тоже рабыней. Я никогда не спрашивала, как она попала в рабство и кто были её родители.
Я не знаю и имени моего отца. Возможно, он был рабом, возможно и свободным
Хозяева и назвали меня Каллиопой. Им было сложно запоминать скифские имена.
Что самое страшное, удел моего рабства был почти счастливым.
Это была обычная пара из эллинских переселенцев. Они разводили птицу на окраине Ольвии, их дочери давно вышли замуж и оставили дом.
Хозяева были люди небогатые, но рачительные. Они понимали, что проживут долго поэтому нужны молодые руки, которые будут стряпать, омывать их дряблые тела, и выносить их их ночные горшки. И заранее приказали моей матери завести детей.
Пока они будут стариться, она должна была обучить мне всему, что положено знать служанке в моём положении.
Повторюсь, я не знаю, кто был моим отцом. Может быть, он был недостаточно важный человек, чтобы набить цену. Меня часто дразнили этим, но я не видела в этом ничего важного. Даже если этот ещё крепкий старик с окладистой бородой и был моим отцом, он всё равно остался моим хозяином.
Я думаю, что мой отец был всё-таки скиф. Может быть, он был даже моложей моей матери. В моём лице нет ничего гераклейского, и раньше на рынке Ольвии хватало скифов не продажу.
Скифы часто ищут военный удачи, – вы знаете это по себе. И бывает так, что удача от их отрабатывают. Поэтому на невольничьих рынках так много скифских рабов, который не умеет ничего, кроме войны. Я думал, их там даже больше, чем возможных покупателей. Их приходится для верности продавать за море, – но даже там они убегают.
Но мне бежать было некуда. Я жила в городе и скифской воли не знала. Впрочем, в городах её знает никто. Как я уже сказала, помнят о ней лишь молодые скифские рабы, шумные и бесполезные.
Я родилась и росла, вскормленный моими хозяевами. Нельзя сказать, что они меня угнетали. Я была всё равно, что младшей в семьи – но, в отличии от детей, я была из тех младших, кто никогда не станет старше.
Я была рада, что хозяева знают меня в лицо и готовы меня накормить. Мне не придётся выходить замуж за нелюбимого, или пытаться продать себя, как это приходится делать свободным девушкам. И никто не осмеливался высмеивать меня за то что я рыжая, а не пышнобёдрая гераклейка с кудрявыми черными волосами.
Так что детство было счастливым – насколько счастливым может быть детство в рабстве.
Но смерть всегда стояла рядом со мной. Точно так же, как она стоит рядом с каждым из вас. Мы стараемся о ней не думать, а она просто приходит. К каждому – в его час, и всегда – не вовремя.
Моя мать и отец семейства умерли в один год, когда пришла холера. И нас осталось двое в домике – я и хозяйка. По возрасту она годилась мне в бабушки.
Я была ещё достаточно молода, чтобы верить, что меня ждёт беззаботная жизнь. А вот хозяйка переживала это тяжелее.