Башни в огне
Шрифт:
Она говорила, что собирается отпустить меня на волю и завещать мне часть имущства за всё то, что я сделала в эти годы. Но не сразу, а потом, когда закончится её жизнь. Она боялась, что если дать мне свободу, то я немедленно её брошу. Убегу за море или ещё неизвестно куда.
“Я что, не помню себя в твоём возрасте?”– повторяла она по десять раз в день.
Дом опустел, с птицами возни было мало, и всё равно каждый день у неё находились для меня десятки и десятки самых разных дел. Я не смогу сейчас вспомнить, что это
А потом она умерла. Я омыла её и закрыла ей глаза моими монетками. Было странно чувствовать, что я теперь хозяйка над всем – над домом и над её птицами.
Пришёл агораном, другие из города. Пришли и мужья её дочерей. Я распоряжалась похоронами.
Наутро мне объявили, что завещания от покойной не было. Дом вместе с птицами отходит старшей дочери. А мне не отходит ничего. Даже через год после холеры город их хозяйство ещё не оправилось. Они не желали кормить лишнюю служанку, а работать в поле я не умею.
И меня повели продавать. Я клялась, что хозяйка любила меня и обещала свободу. Но по законом Ольвии клятвы рабов не имеют никакой силы…
…На этом месте Лик заметил, что кое-что изменилось. К холму подошли ещё двое, оба мелкие и в синих хитонах.
Да что за нашествие такое! Холм, где обосновались юные скифы, за счёт какого-то волшебства привлекался к себе новых и новых гостей – как та волшебная гора пастуха Магнеса, что притягивает к себе всё металлическое.
И каждому из этих гостей было что-то нужно…
Первого из новых гостей Лик узнал сразу. Как не узнать Ихневмона? Его даже ночью опознаешь, по голосу и блеску любопытных глаз.
Второй был незнаком. Вроде бы одного возраста с Ликом, он был чуть низенький и узкоплечий, а выглядел необыкновенно спокойным. Так выглядит человек, который привык, что за него всё делают слуги. Смуглое, почти сарматское лицо с жёлтыми, как прибрежный песок глазами, а волосы – чёрные, густые, и кучерявые, какие и в Херсонесе не у каждого гераклейца встретишь.
Какой-то родовитый полукровка, не иначе. На голове – вышитая серебром повязка. Такая защищает не хуже, чем шлем. Сразу ясно, что у мальчишки есть богатые и влиятельные родственники, и ты не хочешь, чтобы они стали твоими врагами.
Лику страшно хотелось узнать, с чем мальчики пришли. Но они не подали вида и почтительно слушали, с таким видом, словно понимали скифское наречие.
Хотя кто знает… Тот, что был с повязкой, может и знать. Только посмотрите, как он внимательно слушает… А Ихневмон наверняка захочет выучить, после всего, что творится. Интересно, как по-скифски будет “ихневмон”?..
– …Когда закончилась экзекуция, мне сказали, что в приличном доме меня не потерпят,– продолжала говорить Каллиопа,– А потерпят только в неприличном, где я буду работать не только руками или ногами, а всем телом. Я закричала, что дорого продам свою жизнь. Они посмеялись, и сказали, что строптивым там рады. А потом снова начали бить, просто так. Потом бросили в подвал и заперли. Надо было, чтобы сошли синяки, иначе за меня не дадут хорошую цену. И вот я лежала в какой-то комнате, где даже в полный рост не встанешь. Окно было почему-то на потолке, с деревянной решёткой, которую не сломаешь и не согнёшь. Кормили, конечно. Осматривали. Но кормили с каждым днём хуже и хуже. Я всё больше не верила, что смогу налиться силой и красотой н
Я пыталась откусить язык и выплюнуть им в лицо, а сама истечь кровью. Четыре раза пробовала! В песнях это намного проще, чем в жизни.
Но страшне всего была пыль. Пол, стены даже решётка узилища словно пропитались мерзкой белой пылью. Голова начинала кружиться и болеть, а ночью ей снилось, что её опускают в чёрную воду.
В конце концов она едва могла подниматься. Лежала на полу в душной, обложенной камнем комнате и смотрела, как ползёт по полу солнечное пятно, расчерченное на квадраты решётки и как танцует в солнечном столбе белая пыль.
В один из дней, который ничем не отличался от прочих, дверь распахнулась, но не было слышно даже лязга оловянной плошки с жидким варевом. Каллиопа лежала на полу, хитон прилип к телу.
Она даже не подняла голову, а просто скосила глаза. Ей было всё равно
В дверях стоял человек. Прекрасный. Рыжий. С окладистой бородой. И он сказал Каллиопе – на языке её матери:
– С сегодняшнего дня ты свободна.
Это был скифский воин.
Царь киммерийских скифов Палак взял Ольвию и поставил наместником своего двоюродного брата, Эминака. Эминак в первый же день разрешил перейти без выкупа в свободное состояние всем рабам скифского рода.
– КРАК!
Это стрела сломалась в руках у Лика.
– Теперь я одета в парадную одежду, и путешествую на царском коне под царским флагом,– ответила девушка,– Хозяева поместий и агораномы гордых гераклейских городов прислушиваются к каждому моему слову. Вот что сделал для меня царь Палак!
– Хорошо рассказала,– сказал Лик,– Теперь уходи! Прочь!
– Застрелишь меня?– спросила Каллиопа.
– Нет. Теперь я тебя понимаю. Выполняй свой долг и доставь моё послание.
– У тебя есть послание?
– Появилось, пока ты рассказывала. Доставь и его тоже, вместе с тем, что передавал покойный агораном Аттал.
– Что мне сказать великому царю?
– Скажи Палаку, чтобы в следующий раз посылал других посыльных. Потому что если мы встретимся снова – я тебя застрелю. У Палака, я уверен, достаточно других женщин, чтобы посылать с известиями. Посыльный – не мать, не гетера, и даже не повариха, ничего ей уметь не надо.
Каллиопа отсалютовала заляпаным кровью флажком и тронула коня.