Башни
Шрифт:
Но, как оказалось, эти круги ничуть не успокоили коня, а лишь раздразнили ещё больше. Затормозив перед дверью, он снова обрушил на стену свои пудовые копыта. Потом опять начал накручивать себя кругами.
По-видимому, так собиралось продолжаться вечно. Улучив момент, когда после очередного барабанного боя по стене конь переключился на круги, Домотканов решительно сбежал с лестницы, пронёсся к двери и захлопнул её, короткий скрежет засова – и она отгородила осаждённого от того, что происходило снаружи. Но в результате приняла удар на себя.
Какой только грохот наполнил башню! Явственно било железо о железо. Но дверь была крепка, а грохот, что грохот? – даже приятно немного от его бессилия сделать что-нибудь более существенное, чем примитивное устрашение. Домотканов стоял перед самой дверью и слушал, всем телом впитывая звуки, которые из угрожающих превратились в радующие.
Внезапно Домотканову среди этого
В оконных проёмах верхнего этажа его встретил простор. Чужой простор во все четыре, или сколько их там было, эти проёмов, стороны. Никаких обступивших берёз, лезущей в окно яблони, никаких тропинок, коробок многоэтажек, а лишь разбегающиеся, как волны, пустынные покатые холмы до горизонтов, в одном из которых наполовину утонуло кроваво-красное солнце.
Но ведь он ждал именно этого, – прерывисто вздохнул Домотканов, – да, именно этого, а даже не чего-нибудь похожего. Вот этих холмов с редкими деревьями на склонах и перелесками в глубоких долинах, высокого неба, простора и – тишины. Домотканов прислушался и понял, что не слышит больше грохота копыт. Да, – продолжил он, – этой торжественной завораживающей тишины, словно желающей сказать что-то важное. Он в удивлении тряхнул головой. О чём это он? Самое время думать о какой-то тишине, когда случилось такое! Такое, какого случиться никак не могло, разве что в больном воображении или во сне. Похоже ли это на сон? Но как узнать об этом, находясь во сне, являясь сам сном? Сон не может разоблачить самого себя, для этого надо очутиться вне его, то есть, проснуться. И этого нельзя сделать с помощью самого же сна. В общем, замкнутый круг. Домотканов вдруг поймал себя на мысли, что с жадностью выискивает в окружающем знакомое. Потому что оно, и в самом деле, было. Он торопливо подошёл к ближайшему окну. В сущности, такие же, как раньше, холмы, даже те же небольшие берёзовые рощицы в соседних долинах, а чужого – острые тёмные ели, каменные глыбы, торчащие кое-где из земли, чернеющее зеркало продолговатого озерка под холмом, на котором стоит башня – да и озерко уж не напоминает ли ту самую лужу за исчезнувшей тропинкой? Как отяжелевшие от красных плодов яблони чуть поодаль башни – ту самую яблоню с одиноким красным яблоком? Может быть, всё не так уж плохо? Преодолевая сопротивление, Домотканов с усилием поднял голову и взглянул на гаснущее небо. На нём проступали звёзды. Собираясь в созвездия. Но только вот в знакомые или незнакомые, увидеть отсюда, из тесного проёма в толстой стене, было трудно. Домотканов отвернулся и пошарил взглядом по темнеющим простенкам, потолку. Ещё более тёмным провалом обозначился в нём квадрат люка. Домотканов двинулся с места и через несколько шагов остановился под ним, рука легла на почти невидимую скобу на уровне груди, нога встала на самую нижнюю. Скобы заскрипели, принимая тяжесть тела, когда он начал подниматься. Крышка имела ручку, при помощи которой Домотканов без труда и даже без сопровождающего почти любое его взаимодействие с башней скрипа или скрежета отвёл её в сторону и прислонил к стене. Взявшись за поручни, которые торчали уже из крыши, плоской и огороженной невысоким бортиком, Домотканов выбрался на неё и с тем же усилием, что и у окна, поднял голову.
Созвездия были чужими. Но опять-таки, как и в случае с землёй, лишь на первый, испуганный, взгляд. На второй взгляд появились и знакомые: Большая Медведица, Кассиопея, Персей, что-то ещё, определенно знакомое, но чему названия Домотканов не знал. Он снова прерывисто вздохнул, как это случалось у него в минуты глубокого волнения. Словно кто-то нарочно перемешал небо, чтобы на нём было половина знакомого и половина незнакомого. Но от этого небо становилось только ещё более чужим. Домотканов опустил голову. Что же всё это значит? Точно ища ответа, он по очереди приложил ладонь к каждому из карманов, но телефона там не оказалось. Не до него было после крупного разговора с женой, хорошо ещё ветровку успел нацепить.
Совсем темно. Ночь в незнакомом мире. Один на один с нею под этими издевательскими звёздами, среди таких же издевательских холмов. И этой небывалой тишины и неподвижности. Хоть бы конь, что ли, её нарушил. Чего он замолк? Одно лишь время двигалось секунда за секундой вместе с беспокойными мыслями, но оно тоже беззвучно, сколько бы его не протекло. Но вот оно как будто промыло своими тёмными волнами что-то под звёздами, над самой землёй. Какой-то крохотный огонёк. Не ещё одну звезду, потому что звёзды не бывают такими красными и то гаснущими, то разгорающимися. Это больше похоже на далёкий костёр. Или Домотканов от одиночества выдаёт желаемое за действительное? Словно подтверждая его опасения, огонёк вдруг мигнул пару раз и погас, как и следует разоблачённому видению. Домотканов ещё долго ждал, не возвратится ли он, чтобы опровергнуть недоверие. Но нет, не дождался. Вместо него он дождался на том самом месте луны, которая, не в пример огоньку, не обманула. Всё более и более набирая реальности, она начала подниматься над освещёнными её светом чужими холмами, покоряя ночь. Но только такая же чужая, как и они, хотя и старающаяся быть похожей на родную. В этом ей мешал гораздо меньший размер – раза в два. Она внимательно посмотрела Домотканову в глаза, он не выдержал её взгляда, отвернулся и пошёл к люку. Заскрипели ржавые скобы, опять принимая тяжесть, хлопнула закрываемая крышка.
В темноте, немного разгоняемой сквозь окна хоть и маленькой, но полной луной, он сгрёб поплотнее просыпавшуюся стружку, лёг на неё. Мысль, что он попросту видит сон, снова вернулась в голову. Так побыстрей заснуть, чтобы проснуться в прежнем родном мире. Идея была так хороша, что Домотканов даже заулыбался в темноту. Но, точно подслушав его мысли, вдруг опять застучал чугунными копытами конь: сначала по земле вблизи башни, а затем и по двери. Куда уж тут заснуть!
Поскольку Домотканов приготовился к худшему, он немного удивился, что конь так быстро закончил. Копыта гораздо мягче, чем при приближении, удалились куда-то от башни – видимо, туда, где у него было логово, ведь он тоже должен спать! Домотканов покрепче закрыл глаза и снова позвал сон. Но едва лишь началось что-то вроде него, как опять загрохотал чёртов конь. Прямо по тому месту на стене, над которым лежал Домотканов. Как будто проклятое животное догадалось, где он устроил себе ночлег. Отработав тот же непродолжительный урок, конь в очередной раз удалился, издевательски мягко-мягко, почти беззвучно, постукивая копытами по земле.
И так продолжалось раз за разом, точно конь, и в самом деле, боялся, что Домотканов заснёт и тем самым покинет этот мир, эту башню.
2
Но всему есть предел, даже действию ударов, сотрясающих башню до основания, как при землетрясении. Постепенно они становились глуше, мягче и уже не так властно рвали заплетающую мозг паутину. Она делалась всё плотнее, а звуки всё бессильнее. И наступил в конце концов тот удивительный момент, когда Домотканов крепко уснул именно в разгар барабанного боя. Стучал ли конь потом ещё или нет, Домотканову осталось неизвестным. Но, по-видимому, всё-таки стучал, так как пробуждение совпало с грохотом в стену. Правда, это уже случилось при ярком свете давно взошедшего солнца и Домотканову не было смысла жаловаться, а, пожалуй, наоборот, был смысл поблагодарить коня за что, что не дал заспаться дальше. Потому что Домотканов вовсе не забыл о том, для чего засыпал.
Он резко подскочил на своих стружках и кинулся к первому попавшемуся на глаза окну. Хотя в груди уже была боль – от этих никуда не исчезнувших чугунных копыт, которые били теперь вовсе не в стену, а прямиков в сердце. У окна они ударили в него ещё сильней – изо всех сил – так что Домотканов едва устоял на ногах. Всё было то же, что и вчера вечером, ни малейших изменений: те же без признаков человеческого присутствия обросшие зелёной травой холмы, гранитные валуны, островерхие, нацеленные в небеса, точно стрелы, высокие ели и, наоборот, спрятавшиеся от этих небес низенькие берёзки в укромных долинах. И та же оглушительная тишина вместо словно нарочно смолкших копыт, замкнутая сама в себе тишина, как не на воздухе, а в каком-то громадном зале.
Крепко же его взяли в оборот. Просто так не выкрутишься. Кто взял? Домотканов пожевал губами. Не сам ли он себя? Он оставил в покое губы. Но если я задаю себе этот вопрос, то значит я тут ни при чём. Испытывающий галлюцинации не задаётся таким вопросом, а просто верит в них. Сбоку из-за стены выехал конь, видимо, учуявший, где теперь находится узник. Такой же белый, как вчера и такой же лукавый. Вот он усмехнулся снова, обнажив коралловую изнанку своих губ и крупные, точно клавиши пианино, зубы. Усмехнулся словно сам себе и только потом поднял длинную голову и посмотрел на высунувшегося из окна Домотканова. Мол, доброе утро, как ты там? Хорошо ли спалось?
Домотканов вдруг потерял контроль над собой. Он сунул руки в карманы ветровки и вытащил то, что там нашлось. А нашлось – всего лишь недоеденное красное яблоко. Ни секунды не думая, он запустил им в наглого коня. Мелькая откушенным светлым боком, яблоко покувыркалось в воздухе и метко стукнуло коня по задранной кверху морде, отскочило и упало на траву. Конь опустил морду, обнажил словно всё в той же издевательской улыбке зубы и подхватил ими яблоко с травы. Раздался громкий хруст и затем чавканье.