Шрифт:
Вначале тропинок было так много, что от них рябило в глазах. Разбегаясь в разные стороны, они вели себя словно назойливые зазывалы, которые наперебой предлагают свои услуги. Но по мере того как Домотканов удалялся от городской окраины, тропинок становилось всё меньше и меньше, пока не осталась одна-единственная, уводившая вглубь покрытого сухим бурьяном холмистого пустыря. Домотканов наверняка шагал бы ещё долго в своём не предусматривающем остановки пути, если бы тропинка, становясь всё неприметнее, не прекратилась бы совсем. Он замедлил шаги по потянувшемуся далее очевидному бездорожью и остановился. Затем словно спросонок оглянулся по сторонам.
Вокруг была та же сухая кустистая трава, но уже с торчавшими из неё кое-где редкими деревьями и кустами, склоны холмов – один поближе, другой подальше, слиток продолговатой лужи такого же цвета, как и затянутое серой октябрьской дымкой небо над ним. Домотканов обернулся назад, в сторону возвращающейся восвояси предательской тропинки. Домой было рано. Он снова поглядел на ближайший склон, на березки, добравшиеся до самого верха и победно подпирающие там хмурое небо, и вдруг узнал этот холм. Самый высокий в округе. На нём он уже бывал разок и мог бы побывать и сегодня, если бы выбрал правильную дорогу. Но он не выбирал. Что ж, это можно исправить и без всяких дорог. Домотканов развернулся и, словно в пику кому-то, начал взбираться
А вот и вершина холма. Не такого уж высокого, как ему показалось в прошлый раз. С той же берёзовой рощей справа от дорожки, с еще одной дорожкой, делающей недалеко впереди, за рощей, перекресток с той, по которой он идёт. Дойти до него, свернуть и снова вниз. Разве немного постоять на вершине, хотя не очень хочется, посмотреть. Как в прошлый раз. Но каким он был, этот прошлый раз, Домотканов не мог вспомнить. Во всяком случае, не таким ненужным. Вот идущий остановится сейчас, скорей всего, на том же самом месте, что и тогда, спиной к стене рощи, и будет смотреть – чтобы ничего не увидеть.
Но сделать всё так, как в прошлый раз или так, как казалось, что он сделал в прошлый раз, не получилось. А получилось ровно наоборот: он встал спиной не к роще, в которой раньше нечего было смотреть, а к склону, за которым раньше было что смотреть. Потому что роща на этот раз заслуживала большего внимания. Даже при всём теперешнем равнодушии Домотканова. В ней, за её поредевшими от листопада ветками и стволами проглядывало нечто неожиданное: какая-то бурая башня, невысокая, не выше берёз, но не менее реальная, чем они. Первое, о чем Домотканов подумал, было то, как он мог не заметить её раньше, когда был здесь. Может быть, помешали ветки, покрытые густой летней листвой? Но летом ли это было? Он живет здесь уже пятый год, в этом окраинном микрорайоне, так когда же это было? Так и не ответив на этот вопрос, он медленно двинулся к бело-черным стволам и заскользил сквозь их колоннаду. Березы остановились, не дойдя шагов двадцать до бурой кирпичной стены, но Домотканов не остановился, хотя на мгновение, в знак солидарности, придержал шаг вместе с ними. Добравшись до самой башни, он наконец затормозил и прикоснулся к ней ладонью. Холодный, немного отсыревший осенний кирпич. Ведя ладонью по кирпичам, Домотканов двинулся вдоль закругляющейся стены, одновременно поглядывая вверх, на чередующиеся с узкими простенками затененные прямоугольные проёмы над выступающим двумя ступеньками нешироким карнизом. Внезапно довольно монотонное продвижение Домотканова остановилось: вместо очередного проёма появилась ниша с белым циферблатом и тёмными стрелками. Домотканов оторвал руку от стены и отошел от неё подальше, чтобы получше рассмотреть часы. Белым циферблат показался лишь с первого взгляда, он был весь покрыт бурыми потёками, видимо, от ржавчины, стекающей с полностью проржавевших стрелок и от римских цифр, тоже заржавевших до такой степени, что большинство палочек сливалось воедино.
Домотканов отошёл ещё дальше, почти до самых окруживших поляну с башней удивленных берёз. Мог ли я не заметить её раньше или не мог? – с усилием подумал он, прекрасно зная об ответе, о своей повышенной любознательности к миру в прежнее время. Тогда что же это? И на этот вопрос так же, как и на вопрос, когда он был здесь в прошлый раз, он не стал выяснять ответ, а просто двинулся вокруг башни дальше, уже, правда, на некотором расстоянии от неё.
Тоже покрытая ржавчиной железная прямоугольная дверь в стене. Ручка в виде скобы. Домотканов почему-то протянул руку заранее и так, с протянутой рукой, приблизился к двери, пока не коснулся скобы пальцами. Взявшись за неё покрепче, надавил, поскольку дверь, судя по загородившим края кирпичам, открывалась вовнутрь. Дверь осталась на месте. Домотканов надавил посильней, подналёг телом, для чего-то на всякий случай подёргал дверь на себя. Безрезультатно. «Возможно, чей-нибудь склад, – возникла спасительная мысль, – или водонапорная башня». Но мысль была спасительна лишь на самое короткое время. Он продолжил обход. В отличие от робких берез, яблоня оказалась более смелой – она добралась до самой стены и даже по-хозяйски упёрлась крепкими ветвями в неё. Домотканов с невольной улыбкой залюбовался на красное яблоко на верхней ветке. Единственное, уцелевшее из всех остальных, которые заплесневелым ковром лежали под деревом. Подняв от них взгляд, Домотканов обнаружил, что совершил вокруг башни почти полный круг и смотрит на то место, откуда к ней пришёл. Меж белых с чёрными червоточинами стволов и редких пожухлых листьев проглядывала серая тропинка, за ней склон соседней долины, а ещё дальше – светло-серые соты многоэтажек. Они звали к себе, словно стремясь уберечь Домотканова от необдуманного поступка. Но как раз именно поэтому ему захотелось сделать наоборот. Он развернулся и снова встал лицом к яблоне. Яблоко, как ёлочная игрушка, заманчиво краснело на ветке. Домотканов решительно подошёл к самому стволу, расчетливо прикинул расположение сучьев потолще и полез по ним наверх, к этому последнему яблоку. Окружающее в связи с этим, а может быть, не только с этим, а и в связи со всей этой невозможной башней как-то преломилось в сознании и сделалось похоже на сновидение: захватывающее и таинственное, как все сновидения. И в такой действительности стало вдруг легко, Домотканов ощутил это по тому, как он ловко и почти без труда – не так, как бы сделал это же самое в другом месте – лез по дереву, как быстро и без малейших проволочек добрался до ветки с яблоком. Но чтобы сорвать его, надо было ещё пройтись пару шагов по нижней ветке. И это совсем не трудно, так же, как и подъём по стволу, так же, как и всё остальное на свете. Придерживаясь руками за более тонкую верхнюю ветку, Домотканов дошёл по нижней толстой до яблока, оторвал руку от опоры, протянул и сорвал яблоко. Не удержался и откусил от его блестящего бока кусок. Такого вкусного яблока, пожалуй, он ещё не пробовал ни разу в жизни. Хотя, скорей всего, это оттого что оно добыто с повышенными стараниями. А яблоко как яблоко, не хуже наверняка и не лучше многих других.
Разрывая эти мысли, как страницу с увлекательными картинками, по ним прошёлся посторонний неприятный звук. Вместе с ним надёжная до сих пор ветка под ногами задрожала и поехала вниз, пышный конец её, словно веник, зашуршал по стене. Домотканов сообразил, что ему не остаётся ничего иного, кроме как шагнуть с неё на узкий карниз, который как нельзя более кстати затормозил роковое продвижение ветки вниз. Но лишь на мгновение, после которого толстая ветвь, хотя и лишилась дополнительного груза, снова пошла вниз, затрещала ещё громче, отвалилась от ствола и с шумом прибоя рухнула на землю. Домотканов застыл на выступающем не более чем на ступню карнизе, машинально обхватив распластавшимися руками стену. Слава богу, что она была так же стара, как и дверь и часы, и поэтому имела глубокие выветрившиеся щели между кирпичами, за которые так удачно уцепились пальцы. Но нужно было что-то делать дальше. Домотканов медленно-медленно начал переставлять ступни боком в сторону ближайшего оконного проёма. Пальцы, точно гвозди, впивались поглубже в щели, кроша хрупкую прослойку между кирпичами. Только бы выдержал карниз под ногами. Через считанные секунды, растянувшиеся для Домотканова в вечность, он запустил наконец ладонь за угол проёма, потом ногу и вот уже стоял на широченном подоконнике, где можно было позволить себе даже немного покачнуться. Бросив взгляд в сумрачную внутренность башни и ничего там толком не увидев, Домотканов повернулся снова к дереву. Яркое пятно желтело на том месте, где находилась ветка – его мост к яблоку и, как оказалось, в башню. Сама громадная ветка валялась под стеной, оттопырив сучья в сторону Домотканова, как рога. Нет, не достался он ей. Домотканов тяжело вздохнул. А теперь надо выбираться. Он повернулся снова к внутренности башни и сошёл с низенького, точно ступенька, подоконника на выложенный мелкой коричневой плиткой пол. Глаза постепенно привыкали к не такому яркому освещению, как под открытым небом, а к такому, который давали оконные проёмы. Они высветили перила из железных прутьев посреди круглой комнаты, обрез люка и даже пару жестяных ступенек вниз. Возле противоположной стены стояли дощатые ящики разных размеров: от маленьких, как шкатулки, до огромных, точно комоды. Один из больших ящиков был опрокинут на бок, и из него высыпалась целая гора серой стружки. Между ящиками валялись обрывки верёвок, куски рогожи и лохматые от ржавчины шестерни, так же как и ящики, от самых небольших до внушительных. У простенка пошире остальных зернисто отливал той же застарелой ржавчиной какой-то агрегат под кожухом с решёткой на боку и большой изогнутой ручкой навроде колодезной. Венчал, судя по осмотру, давно заброшенное помещение потолок с потрескавшейся штукатуркой и ещё одним люком в углу – очевидно, входом на крышу или чердак. К закрытой крышке люка вели вбитые в стену рыжие скобы.
Домотканову захотелось поскорее выбраться из мрачной башни.
Тем более было странно, что с полпути к лестнице за перилами он вдруг свернул к непонятному агрегату. Возможно потому, что изогнутая ручка уж больно просила, чтобы её повернули. Домотканов так и сделал. Она пошла с превеликим трудом и скрипом. Скрип напугал Домотканова, словно мог привлечь хозяев хоть и заброшенной, но несомненно чьей-то башни. Однако когда скрип утих, Домотканов с необъяснимым упорством снова взялся за ручку испачканными ржавчиной ладонями. С тем же душераздирающим скрипом она сделала ещё пол-оборота, после чего встала намертво, как Домотканов на неё ни налегал. Тогда он бросил ручку и заглянул за решётку в боку кожуха. Те же жутко ржавые шестерни, что и на полу возле ящиков. Даже странно, что они, хоть и ненадолго, но пришли в движение. С поразившим самого Домотканова непростительным запозданием до него внезапно дошло, что он пытается завести и пустить в ход часы, циферблат которых он видел, огибая башню. А здесь их механизм. Для убедительности Домотканов подошёл вплотную к стене и разглядел сквозь продолжающуюся решётку две чешуйчато-рыжие, словно экзотические змеи, цепи, выходящие из кожуха и уходящие вниз, на первый этаж через отверстия в полу. Он отступил на шаг от кожуха и оценивающе взглянул на него. Снять и почистить шестерни? Но вместо этого вдруг отступил ещё на шаг. Чем я тут занимаюсь? Домотканов резко развернулся и побыстрей пошёл к лестнице.
Нижний этаж встретил его такой темнотой, что отойдя немного от лестницы, более-менее освещенной падающим из люка светом, он не знал куда идти дальше. Но так же как и на верхнем этаже, постепенно глаза справились и со здешним препятствием. Впереди забрезжила тонкая светлая линия, образовала угол. Чем это ещё могла быть, как не входной дверью? Домотканов, выставив на всякий случай перед собой руки, приблизился к щелям и, в самом деле, ощутил холод железа. А вот и спасительный засов. Одной руке он не поддался – тоже наверняка заржавелый – но две со скрежетом отодвинули его в сторону до упора. Рывок за рукоятку засова на себя – и с тем же ржавым недовольным скрежетом дверь распахнулась.
Домотканов машинально вышел на свет. Но не сделав и пяти шагов остановился. Ярко-зелёная трава, огибая по пути большой серый камень, пушистым ковром добегала до каких-то невысоких деревьев, таких же густых и зелёных, как она. Вблизи деревьев пощипывал травку белый, скорее, бледный в наступающих сумерках конь. Всё это было похоже на деревенский двор или выгон. Как же он не заметил такого, обходя башню? – попытался Домотканов побороться против увиденного. Бледный конь поднял от травы морду и посмотрел на человека. В больших фиолетовых глазах блеснуло как бы что-то лукавое, словно конь лишь сделал вид, что только что заметил Домотканова, а на самом деле знал о его присутствии с самого начала. Оскалив зубы, будто в усмешке, конь стукнул копытом. Неожиданно громкий, как удар кувалдой, звук докатился по земле до самых ног Домотканова и даже чуть подбросил их. Конь пронзительно заржал и, наполняя теперь уже всю поляну этими громоподобными, точно при землетрясении, звуками копыт, ринулся к человеку. До последнего момента Домотканов не двигался с места. Может быть, он рассчитывал на дружелюбную встречу? Несмотря на эти двуличные фиолетовые глаза, фальшивую усмешку и грохочущие, будто чугунные колеса, копыта? А может, он просто из последних сил всё-таки пытался понять происходящее – а как только он поймёт, оно же исчезнет, как положено сну или наваждению? Поэтому Домотканов развернулся и бросился к двери слишком поздно – догнал толчок в спину, от которого он кубарем полетел на землю. Но нет худа без добра: Домотканов вкатился ровнёхонько в дверной проём, оставалось лишь вёрткой змеёй скользнуть подальше вглубь, затем на четвереньках, по-паучьи, к лестнице и по ней, уже по-человечески на двоих, хватаясь за перила, продолжить отступление. А там, на спасительной высоте у самого люка, можно и остановиться и оглянуться.
Конь не последовал в башню. Он застыл перед распахнутой дверью: белый, громадный, загородив её своей тушей, возможно, не прошёл бы в неё. То ли от этого, то ли от того что так или иначе не добрался до беглеца, он издал оглушительное, подхваченное внутри башни стенами и железными ступеньками лестницы ржание, от которого задрожали под ногами Домотканова эти ступеньки, и поднялся на дыбы. Тяжёлые копыта ударили в стену возле двери. Башня, как колокол, наполнилась ещё более внушительным звуком, чем от ржания. Домотканову почудилось, кирпичи на выветрившейся старой прослойке сейчас не выдержат и посыпятся ему на голову. Конь опустился на четыре и, словно ища дальнейшего выхода своему негодованию, вдруг отскочил от двери, развернулся и побежал куда-то. Правда, совсем недалеко. В проёме двери замелькала его бледная шкура в соответствии с описываемыми перед входом кругами, круто приправленными таким же периодическим ржанием.