Башня грифонов

Александрова Наталья Николаевна

Пистолет выпал из руки и покатился по полу.

Женщина, все еще не оправившаяся от удивления, трясла рукой. Запястье онемело от удара и не слушалось ее.

Удивительный старичок не терял времени даром. С неожиданной прытью он подскочил к женщине и, мгновенно перевернув свою клюку, зацепил ее за щиколотку кривой ручкой и дернул на себя. Женщина потеряла равновесие, ахнула и упала на пол. При этом она ударилась о бетон головой, а сторож еще добавил тяжелой клюкой.

Темные очки слетели от удара и валялись в стороне. Без них лицо женщины казалось жалким и беззащитным.

Убедившись, что женщина отключилась, старик неторопливо подобрал с пола выпавший у нее пистолет, поставил его на предохранитель и только тогда повернулся к измученному пленнику.

– Что же ты, Кондратий, так вляпался-то? – прошамкал он неодобрительно, развязывая его руки. – Хорошо, я твои крики услышал да подоспел вовремя, а то тут тебя совсем бы ухайдакали! Это кто же тебе так физиономию лица разукрасил? Эта, что ли? – сторож пнул безжизненную женщину мыском сапога.

– Понимаете, Генрих Рудольфович…

– Что ты, Кондратий! – сторож поморщился. – Я же просил – называй меня Гаврилой Романовичем!

– Да ладно вам, – мужчина растирал развязанные руки и морщился от боли, – сейчас-то вам не все ли равно? Сейчас время не такое, чтобы вам своего имени стесняться!

– Такое не такое, а я привык! И потом, я своего имени не стесняюсь, упаси бог, а только опасаюсь! Я через свое имя уже достаточно пострадал, больше не желаю! Так ты мне, Кондратий, так и не ответил – она тебя разукрасила?

– Нет, не она.

– Не она? А кто же?

– Долгая история! – отмахнулся Кондратий. – Пойдемте уж к вам в сторожку, хоть в порядок себя приведу!

– Да, в порядок себя привести не мешает! – старик снова неодобрительно оглядел собеседника. – А с этой дамочкой-то что делать будем?

– С ней? – переспросил Кондратий. – А где она?

На полу, где только что лежала побежденная женщина, никого не было, только лежали ее темные очки.

– Ускользнула… – неодобрительно прошамкал сторож. – Нехорошо! Не дай бог вернется!

Он развернулся и пошел к выходу.

Кондратий, тяжело вздыхая и разминая онемевшие руки, заковылял следом.

Выйдя с фабрики, сторож остановился и внимательно огляделся по сторонам.

Не увидев поблизости ни одной живой души, он быстро пересек проулок и подошел к металлической ограде лютеранского кладбища. Ограда эта была составлена из черных чугунных пик с заостренными наконечниками и казалась сплошной. Однако сторож, снова опасливо оглядевшись, потянул за одну из пик – и часть ограды сдвинулась в сторону, открыв проход, достаточно широкий для того, чтобы в него мог свободно пролезть взрослый человек.

Сторож придержал ограду, пропустил Кондратия, протиснулся следом за ним и закрыл за собой потайной проход.

Спутники пошли друг за другом по узкой тропинке между темными старинными надгробьями, свернули возле памятника, изображавшего печального ангела с опущенным факелом в руке, и подошли к неказистой сторожке.

Генрих Рудольфович вытащил из тайника под крылечком ключ, открыл дверь и пропустил гостя в сторожку.

Эта сторожка представляла собой единственную комнату, впрочем, довольно уютную. Посредине ее стоял круглый стол, накрытый зеленой плюшевой скатертью с узорами и кистями по углам. В центре этого стола красовался глиняный кувшин с букетом искусственных цветов, над столом висел круглый абажур из оранжевого шелка с бахромой по краю. Возле одной стены имелась узкая кушетка, накрытая шерстяным одеялом, на стене над этой кушеткой висел коврик, на котором угловатым готическим шрифтом было вышито: «Добродетельный труд – сам себе награда».

Еще в комнате имелась эмалированная раковина с укрепленным над ней несколько помутневшим от времени зеркалом в деревянной, попорченной древоточцами раме.

К этой-то раковине хозяин и направил Кондратия:

– Приведи себя в порядок, а после поговорим!

Кондратий наклонился над раковиной и принялся отмывать от лица засохшую кровь, то и дело задевая за свежие ссадины и вскрикивая. Наконец он посчитал, что привел себя в более-менее благопристойный вид, и повернулся к хозяину.

– Вот, хоть немного на человека стал похож! – проворчал сторож. – Ну, а теперь рассказывай, что тут с тобой приключилось.

Кондратий угрюмо молчал, и сторож укоризненно проговорил:

– Я ведь хорошо знал твоего отца, дружил с ним, можно сказать. И когда он умирал, он взял с меня слово, что буду за тобой присматривать. Да я бы и без того не оставил тебя без внимания. Мы ведь не только друзья с ним были – мы были одними из последних василеостровских немцев. Ты ведь знаешь, Кондратий, что когда-то Васильевский остров в Петербурге был настоящей немецкой слободой – немецкие магазины, немецкие рестораны, даже немецкие газеты здесь выходили…

– Сколько можно, Генрих Рудольфович! – поморщился Кондратий. – Вы все это говорили мне, наверное, тысячу раз!

– И еще тысячу раз скажу! – перебил его старик. – Буду повторять и повторять, пока ты не поймешь: корни – это самое главное в жизни человека! Ты должен помнить, кто ты такой! Ты – петербургский немец, из хорошей, достойной семьи!

– Да только мне от этой семьи ничего не перепало! – мрачно проговорил Кондратий.

– Не говори так! Тебе досталось от твоих немецких предков главное – характер, трудолюбие и упорство! Все остальное зависит только от тебя самого. Умный человек не любит ничего получать даром – только своим собственным трудом. И в нашей семье все руководствовались этим золотым правилом… Хотя… – старик тяжело вздохнул, – хотя, наблюдая за тобой, я иногда начинаю сомневаться, что ты и в самом деле правнук Вильгельма Пеля…

– Вот-вот, и вы туда же! Меня с самого детства преследовали эти разговоры – мол, мой отец – ненастоящий Пель, боковая, гнилая ветка семьи…

– Не говори так, твой отец был замечательным человеком. Если бы не трудные обстоятельства, он бы многого достиг. А ты… в тебе нет того, что было в нем, – истинно немецкого железного стержня! Вместо того, чтобы делать свое дело, вместо того, чтобы строить свою жизнь, решать повседневные, практические задачи, ты пытаешься разгадать старинную загадку, гоняешься за какими-то химерами…