Башня континуума
Шрифт:
Виктория чрезвычайно скверно училась в школе, не представляла, кто такой Калигула и тем более не знала, что у древнеримского Императора Гая Цезаря, по прозвищу Сапожок, тоже, между прочим, имелась обожаемая младшая сестра, по имени Юлия Друзилла. Виктория поняла только, что старший брат страшно зол. Губы ее задрожали, прекрасные серые глаза наполнились слезами.
— Почему ты сердишься? Почему на меня? А не на Гордона? И не на Бенцони? Или на Таггерта? Или не на прорица… ясновидя… Чамберса? Это потому, что они мужчины?
— Я
— Я не пилила!
— Прости, но пилила. Как пила. Не переставая. Выпила из Гордона пинту крови, а то и две. Нет, он мне не жаловался, Виктория, но неужели я тебя первый день знаю? Нет. И его я тоже знаю не первый день. Да, он жутко амбициозный. И вечно порет горячку. Сделает… а только потом подумает. Но он отличный парень. Ведь он в лепешку расшибется, лишь бы ты была довольна и счастлива, лишь бы обеспечить тебя и малыша. Ты могла бы ценить это, милая. Хоть немножко. Неужели не понимаешь, что он и ради тебя встрял в это безумие?
Виктория взмахнула длинными ресницами.
— Причем тут я? Я тут абсолютно не при чем. Отговори его. Тебя он послушает, милый.
— Твой муж уволился с работы и ушел, хлопнув дверью. Учинил жуткий переполох. Он суеверный деревенский олух. И, к тому же, у него есть ружье. А теперь я должен его отговорить? Да он и слушать не станет, а пристрелит меня в упор. Кстати, что ты собираешься делать, когда твой муж с треском провалится на выборах?
Викторию совершенно не тревожила столь печальная и грустная перспектива.
— А, ерунда. Брошу этого олуха и найду кого-то получше.
— Что?!
— А что? Все так поступают, разве нет? Не сердись.
— Я не сержусь.
— Но ты сердишься, я вижу.
— Да, я сержусь, но…
— Вот видишь, сердишься.
— Да, если честно, я очень-очень сержусь, но…
— Терпеть не могу, когда ты на меня сердишься. Это меня убивает. Просто убивает.
— Виктория!
— Бедный сердитый котеночек. Какая жалость, что мы с тобой теперь так редко видимся. Не представляешь, как я соскучилась. Ты устал, прямо с дороги. Прими ванну и приляг.
Для их милости как раз успели подготовить комнату, так что Кит пошел, принял ванну и прилег. Виктория принесла брату рюмочку. И еще две. Угостила необычайно вкусными сэндвичами. Пообещала вечером приготовить сногсшибательный ужин. Прикурила ему сигарету. Раз триста или четыреста попросила не сердиться на нее и, наконец, получила прощение. Бедный котеночек был обнят, поцелован и разнежился в лучах беззаветного сестринского обожания.
— Поверишь ли, Виктория, — горько пожаловался он сестренке, — этот зажиточный крестьянин, Таггерт или как его там, обозвал меня монархическим прихвостнем. Как мне было больно и обидно — ты не представляешь.
— Бедный обиженный котеночек, — посочувствовала старшему брату Виктория, — раньше за такую непочтительность крестьян отводили на конюшню и пороли плетьми.
— Пороли… а то и вешали прямо на ближайшем дереве, — протянул Кит мечтательно.
— Вот-вот! А почему сейчас не порют и не вешают, милый?
— Говорят, настали другие времена, гуманные и просвещенные.
— Не нравятся мне эти дурацкие времена, милый. Совсем не нравятся.
Кит чмокнул сестренку в уголок розового, как цветочный бутончик, рта.
— Когда твой муж вернется?
— Должен вечером.
— Хорошо. Я пока вздремну.
Вечером Гордон вернулся с охоты. Он выглядел до жути симпатичным в камуфляже. Он смущенно протянул жене скромный букетик белых полевых цветов. Его сапоги были до голенищ забрызганы грязью. От него пахло кровью, потом, бешеной скачкой и адреналином.
— Где твои мертвые животные? — опасливо спросила Виктория.
— Я завез их к таксидермисту.
Виктория украдкой перевела дух. Раньше Гордон приходил домой с охоты и сваливал трофеи прямо в гостиной на пол, пока она не объяснила мужу, что окровавленные туши мертвых животных не настолько украшают их со вкусом обставленную антиквариатом гостиную, как ему почему-то кажется.
— Мой брат приехал.
Гордон покивал и поднялся наверх, оставляя потеки мокрой грязи на безумно дорогих коврах. Против обыкновения, Виктория не сделала мужу ни единого замечания по этому поводу. Наверное, потому, что за спиной у него было охотничье ружье. Гордон вошел в комнату и сел, положив ружье на колени. Кит проснулся от грохота тяжелых сапог, сел и посмотрел на зятя.
— Гордон, ну, что случилось.
— Ты ведь уже сам со всеми переговорил и все выяснил, как я понимаю.
— Да. Я заехал в Мэрию и побеседовал с бургомистром. Он согласен взять тебя обратно. Он сказал мне, что считает ужасной ошибкой лишаться столь толкового и компетентного сотрудника вроде тебя оттого, что ты малость увлекся астрологией и в результате капельку вспылил.
Гордон опустил голову и заворчал, как медведь, случайно забредший в заросли крапивы и чертополоха. Непохоже, чтобы мысль о возвращении на свою прекрасную высокооплачиваемую должность в Мэрии прельщала его. Он уже три года посвятил этой работе, был сыт по горло рутиной и, вдобавок, искренне считал, что достоин гораздо большего.
— Не надо было тебе приезжать, — сказал он Киту.
— Давай я сам буду решать, что мне надо и что не надо.
— Я в том смысле, что если ты приехал отговаривать меня…
— Это нас к чему-нибудь приведет?
— Нет.
— Я так и думал. Поэтому решил помочь. Я буду спонсировать твою предвыборную кампанию.
Гордон непритворно растерялся.
— Что? Нет. Так дело не пойдет. Я твоих денег не возьму. Минимум, это поставит тебя в неловкое положение…
Кит махнул рукой, заставив Гордона замолчать.