Башня преступления
Шрифт:
Генерал смотрел на нее в темноте.
– Но все же, – настаивал он, – может быть, я могу вас чем-то отблагодарить за вашу доброту?
– Хорошо, – неожиданно согласилась мадам Сула.
– Чем же? – спросил граф де Шанма. Тереза подумала и почти шепотом сказала:
– Вы передадите со мной письмо мадемуазель Изоль де Шанма и позволите поцеловать ваших дочерей. Это мой каприз.
– Будет сделано, обещаю вам… но… Если бы вы поведали немного о себе, моему замешательству был бы положен конец… – попросил генерал.
– Мне нечего вам рассказать о себе! – довольно резко прервала его мадам Сула.
Вдруг она добавила, внезапно передумав:
– Может, все-таки стоит рассказать кое-что, чтобы не скучать в пути. Вам будет интересно послушать.
XIII
ИСТОРИЯ МАТЕРИ
Повозка катилась медленно и они все еще находились в Нейи. Напрасно месье Фламан покрикивал через каждые десять шагов: – Но, Марион! Но, кляча! Марион никуда не спешила и медленно передвигала ноги. Казалось, ей нравилось выслушивать понукания хозяина.
Тогда в ход пошел хлыст, и по костлявому хребту бедного животного пробегала дрожь; однако кляча только прижимала уши и продолжала тащиться шагом.
– Это история моей подруги, – сказала Тереза после небольшой паузы. – Моей единственной настоящей подруги: крестьянки из той же деревни, что и я. Возможно, я ошибаюсь, полагая, что эта история вас заинтересует. Вы ведь военный и наверняка знаете множество подобных историй…
Мадам Тереза украдкой взглянула на своего спутника и возобновила рассказ:
– Ее звали Мадлен. Ее отец, хозяин небольшой фермы, прямо скажем, не купался в золоте, однако и не нуждался. Он очень любил свою дочь и баловал ее.
У нее были прекрасные веселые глаза, гибкий и тонкий стан, а волосы… На ярмарке за них бы дали не меньше десяти с половиной пистолей. Да! Ей неоднократно предлагали за них три или даже четыре луидора! Но она не рассталась бы со своими волосами ни за деньги, ни за золото.
Во всем потакая ей, отец способствовал тому, что, взрослея, девушка становилась страшной кокеткой.
Неважно, где это случилось, может – здесь, а может – там. К чему название той деревни? Генерал, граф де Шанма, знает лишь, как называется местность, где он хозяин. Ведь сколько бы ни совершали революций, всегда будут хозяева, всегда будут богатые и блистательные вельможи, которые, проходя через бедную страну, забирают с собой счастье чужих семей!
На ярмарке шарлатаны берут лишь волосы для продажи; совсем другое дело, когда речь идет о человеческом сердце! Есть проходимцы, умеющие под покровом ночи выкрасть сердце, но нет закона, наказывающего тех, кто похищает и забирает с собой чужую честь и чужое счастье.
В нашей деревне, находившейся недалеко от города, разводили лошадей. Поэтому на каждой ферме были прекрасные большие конюшни. Когда проходили войска, пехотинцев отправляли в город, а кавалеристы останавливались у нас.
– Как называется ваша деревня? – вдруг спросил генерал.
– Сент-Ивон, Сен-Месм или Сен-Жак, – ответила Тереза. – Не все ли вам равно?
А возле какого города? – допытывался генерал, испытывая охватившее его вдруг странное волнение.
– Под Дижоном, под Орлеаном, а может быть, и под Аррасом. Пусть останется тайной место, где жила моя несчастная Мадлен, которая была такой веселой и кокетливой девушкой, а потом плакала горькими слезами! – Тереза уклонилась от ответа.
Граф замолчал.
Тереза продолжила свою историю:
– Однажды в нашу деревню въехал кавалерийский полк. Все поспешили с полей и высыпали из домов на улицу, чтобы полюбоваться на блестящих, гарцующих всадников.
На уланах были красные мундиры, обтягивающие их талии, как женские корсеты, и синие шаровары с серебряными лампасами; их сапоги со шпорами блестели на солнце; на головах – лихо задвинутые сверкающие кивера, а на концах пик ветер играл маленькими флажками…
Почему солдаты часто наделены чуть ли не большим кокетством, чем женщины?
Мадлен, несчастное создание, тут же влюбилась в одного из них. У него были черные, словно выкрашенные сажей, усы и напомаженные волосы.
Тереза замолчала, вспоминая подругу и родную деревню.
Сиденья в двуколке были ощутимо жесткими, и генерал уселся поудобнее. Тишину нарушал лишь размеренный цокот копыт старой клячи по неровной, вымощенной булыжниками мостовой.
– Но, Марион, но, кляча, – сонно прикрикнул на лошадь месье Фламан.
Марион, признаться, тоже спала.
– Мадлен было восемнадцать лет, – продолжала Тереза. – Несмотря на кокетство легкомысленной и гордой девочки, я не встречала более чистого, открытого сердца, чем у нее…
А на следующий день… Не мне вам говорить: вы знаете сотни подобных несчастных историй! На следующий день Мадлен уже было что скрывать и от отца, и от приходского священника.
Ей целовали руки, под каштанами у реки…
Она не могла поверить, что мужчина может быть таким прекрасным, что он может шептать такие нежные слова на ушко милой девушке.
Он был офицер. Он говорил ей о Париже, о необыкновенных нарядах, о жемчугах, о любви. Почем я знаю, о чем еще? Мадлен мне никогда не говорила, произносил ли он слово «свадьба». Но для Мадлен, такой, какой она была тогда, не существовало любви без свадьбы.
Чтобы обмануть несчастных наивных детей, вовсе необязательно лгать.
Уланы оставались в деревне три дня. Мадлен верила, что прощалась с женихом. Уезжая, он сказал то, что всегда говорят в таких случаях: «Я вернусь!»
Вот оно, безрассудство несчастных девушек! Мадлен даже не знала имени своего жениха. Про себя она называла его. Шарль.
Он так и не вернулся. Разве они когда-нибудь возвращаются?
Когда Мадлен стала матерью, она впервые подумала о возможных поисках отца ребенка. Она написала ему письмо. Но по какому адресу писать? «Месье ШАРЛЮ, уланскому капитану». Какому Шарлю?.. Она порвала письмо.