Башня птиц. Авторский сборник
Шрифт:
Вот и сейчас его не было дома почти месяц, он ездил в Саяны, писал этюды, домой вернулся усталый, измученный головой болью, и Дина, словно зная о его приезде, пришла на другое же утро.
— Я по тебе страшно соскучилась, — сказала она. — Давай пойдем куда–нибудь вечером.
— Да я бы пошел, — сказал он, — но у меня направление в больницу на сегодня.
— Разве ты умеешь болеть? Удивительно! Надеюсь, что насморк?
— Что–то вроде этого… Взгляни лучше на этюды. Это Ка–Хем… Так, голова побаливает.
— Пачкотня, — одобрительно сказала она, повертев картонки в руках. — А почему же из–за головной боли тебя направляют в больницу?
— Откуда мне знать, докторам виднее.
— Ты от меня все скрываешь,
— Нисколько.
— Ты настолько несамостоятельный, что даже бояться за тебя приходится мне. И делать это я буду на совесть.
Его поместили в отделение нейрохирургии, и уже в самом названии таилось нечто угрожающее. Не просто нервное, а еще и хирургическое. В его палате лежало еще двое больных. Один из них уже был прооперирован и теперь выздоравливал. Об операции он рассказывал просто: заснул, а потом проснулся. И ничего страшного, мол, в этом нет. Продолбили дырку в черепе, вынули лишнее и зашили. Вот и все дела. Такое отношение к серьезным вещам нравилось Николаю. Он и сам был таким и даже к собственной возможной смерти относился с иронией: эка, мол, невидаль — умереть!
В первые дни собирали анализы, облучали рентгеном, прикрепляли датчики к груди, рукам, голове; самописец, шурша, писал непонятные для него кривые. Лекарств почти не давали, только болеутоляющие, которые давно уже не утоляли никакой боли.
К концу недели его осмотрел профессор.
— Ну, как дела? — спросил он. — На операцию настроен?
— Ну что ж, — сказал Николай, — если надо — оперируйте.
— У тебя опухоль, — сказал профессор, помедлив. — Скорее всего, доброкачественная. Мы уберем ее, и твоя болезнь кончится. А самое главное — не трусь и надейся на лучшее.
— А я и не боюсь. Опухоль так опухоль.
— Ну тогда до среды, до операции.
В воскресенье пришла Дина. Он вышел к ней в больничный сад, они посидели на скамейке, разгрызая твердые яблоки и аккуратно складывая апельсиновую кожуру в пакетик. Дина молчала, это было непохоже на нее, и поэтому Николай болтал больше обычного и громко смеялся за двоих.
— Ну что ты пригорюнилась, вольная птица? — не выдержал он. — Неужели ты и в самом деле переживаешь за меня? Брось, не стоит. Операция пустяковая, ничего со мной не случится. Только побреют меня наголо и стану я страшнее черта.
— Это же так серьезно, — сказала она. — Ты сам не понимаешь, до чего это серьезно.
— Ты о смерти, что ли? Ну так и что, одним художником будет меньше. И к тому же, я непременно выживу. Куда я денусь?
Она не отвечала, а молчала, хмурилась своим мыслям, и Николай подумал, что она, наверно, знает больше его и по–настоящему беспокоится за него.
— Не расстраивайся, — сказал он, — и не хорони меня раньше времени. Здесь хорошо лечат.
— С сегодняшнего дня я буду жить у тебя. Дай–ка мне ключи.
Это было неожиданным, и Николай даже не знал, отшутиться ему или промолчать.
— А как же твоя независимость?
— Моя независимость в том и состоит, что я выполняю свои желания. Мне хочется жить у тебя и я буду жить у тебя. Ясно?
— Ну и ладно. Только не нарушай моего беспорядка.
Он лежал на узком операционном столе, под многоглазой лампой. Голову ему выбрили, и затылок холодил никель стола. Руки раскинуты и привязаны. Укололи в вену, кто–то в зеленой марлевой маске склонился над ним, прикоснулся пальцем, пахнущим йодом, к веку. Голова кружилась, стены наплыли на потолок, лампы слились в одну, тусклую и красную, а стол, на котором покоилось его тело, мягко сдвинулся с места и поплыл вниз.
Он попытался зацепиться руками за стол, чтобы не упасть, но привязанные ладони были повернуты кверху, и он сжимал пальцами воздух. В голове
Оказалось, что регулировать полет не так уж и трудно, надо было только сосредоточиться на том, что ты снижаешься или что полет замедляется, и тело тотчас подчинится приказу. Он быстро пошел вниз, скалы наплывали на него, и метрах в двадцати от поверхности он испугался, что разобьется, взмыл кверху и, уже постепенно уменьшая высоту, принял вертикальное положение и, мягко спружинив коленями, опустился среди валунов. Кружилась голова, и где–то в глубине, под правым виском, громко билась жилка. Он потрогал рукой висок и ощутил вмятину, словно бы кости там не было, а прямо под кожей пульсировал живой мозг. По краям вмятины отчетливо прощупывался округлый валик шрама.
«Ведь я лежу на операции, — подумал он. — Ну да, я сейчас должен лежать на столе и именно на этой стороне мне сейчас делают разрез и выпиливают кусочек кости».
Но эта мысль не удивила его, сон есть сон, и каким бы он ни был, все равно кажется естественным. Кто–то шел навстречу, мерное сопенье приближалось, и колокольчики зазвенели вдали. Он шагнул за валун и стал ждать. Он не боялся встречи, он знал, что в любую минуту сможет взлететь. Кто–то наплывал на него, темный, жаркий, потный, со всех сторон, и когда он рванулся в воздух, то понял, что уже поздно, ибо и там душное, красное, расплывчатое, как свет фонаря в тумане, уже заполнило пространство и прижимало его к Земле. И он вцепился пальцами в это душное и ударил наугад ногой, но руки вязли, а ноги держал кто–то цепкий, сильный.
— Да успокойся ты! — услышал он сквозь темноту и нахлынувшую тошноту. Не шевелись так сильно. Проснись!
И он увидел, что сон кончился, что лежит он в своей палате и оба соседа держат его за руки и за ноги.
— Отпустите, — сказал он тихо.
— Не тушуйся, Коля, — сказал сосед. — Все в порядке. Поначалу мутит, это наркоз отходит. Закрой глаза и спи.
И он послушался и заснул, на этот раз без сновидений.
Он быстро встал на ноги, рана заживала и отрастали волосы на бритой голове, и только головные боли не проходили. Он спрашивал об этом врачей, но они успокаивали его, говорили, что так всегда бывает в первые недели, а сама операция прошла удачно, опухоль оказалась доброкачественной, удалили ее без труда, и самое главное — набраться терпения. Николай и сам считал, что все будет нормально, и о плохом старался не думать, но боли не прекращались и даже нарастали. Приходила Дина, заботливая, преувеличенно веселая, кормила его апельсинами и придумывала, как они хорошо заживут после.