Башня Ярости. Книга 1. Чёрные маки
Шрифт:
– Подмогли? – быстро переспросил Луи.
– Да пугнули бы их… Они на ночь на Кривом лугу устроятся, больше негде. Там с одной стороны лес, с двух – болото да речонка. Вот из болота мы их и шуганем.
– Как?
– Тебе все скажи, господин хороший. Как надо, так и шуганем, главное, вы не оплошайте.
Луи с сомнением посмотрел в темно-зеленые глаза. Очень хотелось поверить, и все-таки…
– А тебе зачем нам помогать? Только из-за фронтерцев? Денег у нас нет.
– Да кому они нужны, деньги эти? Вот уж гадость бесполезная, а в нас ты не сомневайся. Мы спокон веку Арроям верные, а те кабаны правильную кровь предали. Так как?
– Хорошо, – решился Трюэль, – если только они станут на лугу…
– Станут, дорогу размыло, им с их возами не проползти. Только вот что, – на губах богатыря мелькнула и пропала плутовская улыбка, – вы, главное, сами не спужайтесь.
Максим Долгозуб, невесть почему прозванный в юности Жисем, хмуро оглядел обширный луг, покрытый туманом. Делать нечего – придется ночевать здесь. Проклятую дорогу размыло, с эдаким грузом не проехать. Предводитель фронтерских наемников со злостью оглянулся на растянувшийся чуть ли не на целую весу обоз. Попадись ему тот ублюдок, что крикнул про налог из Гартажа, – все кости бы переломал.
Арция осточертела Жисю не меньше, чем его людям, но нынешний фронтерский господарь хуже всех арцийцев, вместе взятых. К несчастью, сукин сын крепко держал в руках господарскую булаву [25] , соваться в родные края было опасно. Дан Долгозуб предпочел бы окончить свои дни арцийским бароном, но не тут-то было! Проклятый горбун вознамерился выставить фронтерцев, едва выйдет срок подписанной его братом нотации. Арцийского короля Жись и его люди не любили – деньги он платил исправно, но разойтись широкой фронтерской душе не давал. Надо же, додумался равнять расшалившихся ребят с разбойниками! Уж и погулять нельзя… И тут подвернулся Тартю, обещавший сделать войсковых старшин нобилями, а самого Жися – бароном.
25
Символом власти фронтерских господарей, пожизненно избираемых на военной сходке, была булава.
Александр Тагэре не приходился фронтерцам ни кумом, ни сватом, стало быть, продать его – никакая не измена, лишь бы за голову короля дали хорошую цену. И ведь дали! А тут подвернулся этот клятый обоз, из-за которого пришлось все бросить и тащиться домой, а дома, забодай его комар, Тодор… Жись смачно сплюнул и приказал распрягать.
Ночь подступала быстро и неотвратимо. Костры разгорались с трудом, сырость пробирала до костей – близость болота давала о себе знать. Жись начал обход табора, щедро раздавая проклятия, пинки и оплеухи. Это было в порядке вещей – старшой должен драться; если не дерется – стало быть, ослаб, и его можно прогнать, а то и прикончить. Долгозуб гнул подковы, завязывал узлом кочерги и мог на ходу остановить быка; его уважали, боялись – и все равно, Проклятый побери этих жадюг, бросились на обоз, как кошка на рыбу… Фронтерец угрюмо глянул на сгрудившиеся у берега речки возы с гартажским добром: тащить во Фронтеру жито и сладкие бураки было чушью собачьей, но запасливость его земляков могла сравниться лишь с их прожорливостью.
Жись медленно шел меж костров, заглядывая в кипящие котлы. Те, кто разжился на ужин чем-то вкусным, глотали добычу, давясь и обжигаясь. Сидевшие на одной крупе вовсю глядели по сторонам в надежде урвать кусок – от дальнего костра уже доносился чей-то рев: «… А ну геть звидсы! Повбиваю! То мое!»
Кто-то пел, кто-то смеялся, кто-то рассказывал страшные истории про ведьм и прочую нечистую силу, которой самое время и место появиться. Ведь всем известно, что сильней всего нечисть допекает добрых людей весной да поздней осенью, а излюбленные ею места – погосты да болота. Жись подсел к огню, отобрал ложку у угрюмого усача с перебитым носом и черпнул кулеша. Сидевшие в кружок у костра стерпели – и это был добрый знак. Во Фронтере не любили делиться ничем, а уж едой из своего котла – и подавно; раз смолчали, значит – боятся, значит – он снова держит свою вольницу в руках. Очень хорошо, он еще покажет Тодору, кто хозяин! Долгозуб утер усы тыльной стороной ладони и прислушался.
– …и ще кажуть, що жил себе такий дядька, звалы його Дарас. Богатый був да хитрый, як не знаю хто…
Жись узнал рассказчика – Сивый Панас, один из самых старых в отряде, помнит еще господаря Зенона. Жисю отчего-то казалось, что дед давно помер, ан нет, сидит да плетет свои байки, на которые всегда был большой мастак.
– Був у того Дараса сын Левко, – неспешно продолжал старик. – Добрый хлопец, видный, з лица гарный, руки з того места росли, да ще и розумом святый Хома не обидел, – словом, все в плепорции. И все б добре, да одна беда. Полюбил той Левко сироту, да ще и бедную. Та, ясно дило, за такого жениха руками-ногами зацепилась, а Дарасу з Дарасихою на ту Гандзю смотреть було що собакам на кошку. Боны сыну богату жинку хотели, дочку самого войта. И так вони, и эдак, – а Левко уперся. Або Гандзя, або з моста вниз головой. А жил в том селе знахарь один, Щуром прозывался. Пузатый такой, не в обиду дану сотнику будь сказано…
Сидевший тут же толстый сотник неопределенно хмыкнул, заслышав смешки. Панас продолжал:
– Казалы, що по ночам до Щура того в окно нечистый скачет, – собой як кошка, тильки з голым хвостом и здоровый. И от взяла Дарасиха царки, да сала доброго шмат (а сало у Дараса по всей округе славилось), да грошив трошки и пошла до Щура, щоб вин, стало быть, Левка з Гандзей разлучил.
Знахарь-то царку высмоктал, салом закусил – и так йому то сало полюбылося, що вин и грошив не взял, а каже Дарасихе, що все зробить, но щоб воны, як свыней вырастят та забьют, – все сало, та мясо, та ковбасы несли Щуру.
Слушатели зашумели.
– Все сало? Все ковбасы? А чи ни дуже богато буде?
– Дарасиха, вона що. – Рассказчик сплюнул и внимательно оглядел слушателей. Кто-то понял намек и, вздохнув, протянул старику фляжку, тот сделал здоровенный глоток, вернул царку хозяину и повторил:
– Баба, вона що, – ничего не соображает, якщо дило о дитях заходит. На все и согласилась. Пришла домой и каже чоловику: так, мол, и так, ходила до Щура, вин посулил помочь, але наши свыни теперь – його. Дарасу свыней шкода стало, але ж вин смолчав. Нехай, думае, сначала Щур Левка от Гандзи отвадит. Не прошло и двух мисяцив, як Левко Гандзю побив, як ту козу, та и засватався до Одарки, що ему батьки приглядели. И все б добре, тильки все смурной ходил та пить почав.
– А Гандзя що? – подался вперед худой парень с прыщом на скуле, живо заинтересованный рассказом.
– Та що там Гандзя? З свынями як? – перебил сосунка бывалый воин. – Невжеж пришлось виддаты?
– Зачекайте. – Рассказчик снова строго глянул вокруг, дожидаясь угощения, которое и получил, хоть и не сразу. – 3 Гандзей так обернулось, що живот у нее в гору полез. Ну бабы, известное дело, пристали, хто та хто. Она всем казала, що от Левка, а вин божився, що не трогал ее, до свадьбы чекав. Ну, хто правду каже, хто бреше, а час идет. Пришла осень, пора кабанов колоть. От пишла Дарасиха по селу, а ей зустричь Щур – и каже, що пора ему сало та ковбасы нести. Баба кивнула – та к чоловику, а той и видповидае: «А чому ж мы НАШЕ сало тому Щуру виддамо, звидкы мы знаемо, що то вин нам спомог, а не сама Гандзя загуляла?»
– И не виддав? – с восхищением переспросил дядька с перебитым носом, у которого Жись отобрал ложку.
– Ни, – с явным одобрением подтвердил Сивый, – ну а в ночи до двери щось зашкрябало. От шкрябало воно, шкрябало, спать не давало. Пишов Дарас до двери подивитыся, а там – кот. Черный, здоровый, глаза – як плошки. Схватив Дарас лопату, щоб его прогнать, – а вин и каже: «Я за долгом пришел. Де сало, де ковбаса?»
– Виддав?
– Де там. Як зашумит: то мое сало, никому не дам! «Добре», – сказав кот та и сгинул. На другу ночь то ж самое. Шкрябалось та мявкало. Мявкало да шкрябалось. Дарас чи спал, чи придурився, а Дарасиха не выдержала. Пишла до двери – а там черна кошка сидит. Здорова, як собака, але без хвоста. «Я, – каже, – за долгом пришла; де мое сало?»