Башня. Новый Ковчег 2
Шрифт:
Она развернулась и быстро зашагала по коридору, не оборачиваясь, и так зная, что Кирилл последует за ней. Он нагнал её, пристроился рядом.
— Анна Константиновна, а вас, кстати, какая-то женщина искала.
Анна ничего не ответила.
— Немолодая такая, — продолжил Кирилл. — Странная и как будто не в себе. Она вас Анютой называла.
— Как? — Анна остановилась.
— Анютой. А что?
— Куда она пошла?
— Так… ну мы её к вам в кабинет отправили. В смысле, сказали, куда идти. А что, не надо было?
— Ничего. Все нормально, — Анна нахмурилась. Потом посмотрела на Кирилла. — Кирилл, послушай. Давай тоже вместе с девчонками иди к Никитиной. Она
И, сказав это, Анна поспешила к себе в кабинет.
В больнице полным ходом шёл ремонт, сновали рабочие, перекрикиваясь и переругиваясь, всюду торчали какие-то стремянки, банки с краской, инструменты, названия которых Анна не знала, кисти, рулоны, панельные плиты… не больница, а филиал ада. Анна порядком устала от всего этого, но, кажется, конца этим переделкам в ближайшее время точно не предвиделось. А тут еще одна головная боль.
Она точно знала, кто к ней пришел.
В Башне было не так уж много людей, кто называл её Анютой. Анна была не из тех, кто умеет выстраивать отношения, окружает себя друзьями и близкими, у неё никогда это не получалось, да она и не стремилась. Были редкие мужчины, кто в порыве страсти или в непонятной надежде на какое-то продолжение, называли её этим дурацким уменьшительным именем, которое ей не шло, было смешным и нелепым. Но они, мужчины эти, лишь промелькивали в её жизни, проходили по касательной, нередко не то, что следа — лица и имени не оставляя в памяти.
Анна отдавала себе отчёт, что её не любят, не как женщину — вообще не любят. Может быть, уважают, но чаще просто боятся. И это её более чем устраивало. С тех самых пор, как Аннин мир взорвался, разлетелся на рваные кусочки, она в принципе не искала больше любви, рассудив, что это слишком тяжёлое и неблагодарное чувство, чтобы нести его в одиночку.
Да, и был ещё один человек, кто называл её Анютой. Он, а вернее она, и ждала её сейчас в кабинете. Женщина, которой Анна доверяла, и которая однажды, нечаянно или намеренно, внушила ей надежду, за которую Анна ухватилась и держалась отчаянно и бестолково, пока мир её не рухнул в одночасье, погребя под обломками их всех — и виновных, и невиновных.
Погруженная в свои думы, Анна не заметила, как наткнулась на оставленный на дороге кем-то из рабочих мешок. Налетела, ударилась коленкой и негромко выругалась.
Вот и тогда, много лет назад, она так же споткнулась, только не о мешок — о предательство.
***
— Анечка, ты бы ей сказала, чтобы она сходила поела. Вчера не завтракала. Обедала или нет — даже не знаю, говорит: на работе с подругами в столовую ходила. А ты сама знаешь, как ей верить. Какие у неё могут быть подруги. И вечером опять… закрылась у себя в комнате, в столовую со мной не пошла.
— Хорошо-хорошо. Пап, не волнуйся ты так, — Анна чмокнула отца в щёку.
Он стоял уже на пороге. Собирался уходить, но задержался. Стоял, растерянно моргал тёплыми, тёмными глазами.
Анна только-только пришла с ночного дежурства. Хотелось повалиться в постель, уткнуться лицом в подушку и наконец-то уже выспаться. Чтоб без сновидений. Чтоб никто не дёргал. Чтоб никто не стоял над душой. Имеет ведь она в этом доме хоть какое-то право…
Она ещё раз посмотрела на отца, почувствовала, как его беспокойство передается и ей.
— Я поговорю, — честно пообещала Анна. — Где она? У себя?
—
— Ладно, пап. Иди, а то на работу опоздаешь. Я с ней поговорю. Строго поговорю.
Лиза… Анна вздохнула. Её сестра даже в свои девятнадцать лет оставалась ребёнком. Не по уму, конечно, кем-кем, но умственно отсталой Лиза не была. Но этот её инфантилизм, вечное витание в облаках, мир её придуманный, куда она никого не пускала… с Лизой всегда было трудно. Может, они с отцом её и баловали, даже скорее всего так и было, но любовь штука странная и не всегда объяснимая…
Проводив отца, Анна пошла в ванную. Подёргала за ручку двери, но безрезультатно. Лиза заперлась изнутри. Анна слышала тихое журчанье воды. Господи, они с отцом прощали Лизе даже её бездумную неэкономность, списывая всё на Лизину задумчивость и отрешённость. Анна пыталась несколько раз поговорить с сестрой, объясняла как маленькой, что сейчас, после аварии на Северной станции, им всем приходится быть особенно экономными. Электричество и вода превратились в ценный ресурс. Об этом кричали плакаты, развешанные во всем стенам Башни. Об этом неустанно напоминали на планерках. «Сэкономил каплю — спас жизнь!» Кто придумал этот дурацкий слоган, неизвестно, но Анна натыкалась на него постоянно.
— Лиза! — Анна опять дёрнула за ручку двери и повторила на этот раз громче. — Лиза! Открой немедленно!
За дверями завозились. Звук льющейся воды стих. Прошло минуты две или три (Анна терпеливо ждала), и дверь наконец открылась.
— Лиза… — начала Анна сердитым голосом и тут же осеклась.
Сестра выглядела неважно. Серое, измятое лицо. Подрагивающий нервный рот. Даже рыжие волосы свалялись и потускнели.
— Что с тобой?
— Всё хорошо, — Лиза улыбнулась. Улыбка вышла болезненной, словно через силу. — Всё хорошо, Анечка.
— Ты себя плохо чувствуешь? Папа сказал, что ты не завтракала ещё. И вчера тоже. Пойдём, сходим в столовую вместе. Мы ещё успеем.
Лизин рабочий день — она работала несколькими этажами ниже, в лаборатории — начинался чуть позже, чем у многих других в Башне. Чем сестра занималась в этой лаборатории, Анна не знала — Лиза никогда не рассказывала. Чувствовалось, что ей там неинтересно, скучно. Она не умела «сгорать» на работе, как Анна. Её сестра попала в тот редкий процент людей, с которыми после школы, в момент распределения, никто не знал, что делать. Вроде и оценки неплохие, и голова на плечах имеется, а ни к чему такие люди не пригодны. Наверно, раньше, на допотопной Земле из них получались художники и поэты, те, кто могли видеть то, что скрыто от других, умели переложить свои чувства на бумагу или холст, да так, что остальные смотрели на мир через призму их восприятия. Наверно, на той Земле это было нужно и ценно, но сейчас… сейчас мир сузился до прагматичной утилитарности, в которую Лиза и ей подобные не вписывались — не могли вписаться. Для них упорно пытались найти хоть какое-то занятие, пытались и находили, и всё вроде было неплохо, но Анна видела по своей сестре, что такие люди, пристроенные в лаборатории или конторы и формально приносящие пользу их живущему исключительно материальным обществу, сами по сути не жили, а отбывали жизнь.