Башня. Новый Ковчег 2

Букреева Евгения

— Нет, — Сашка потряс головой.

— Нет? Ну же, Александр Николаевич, вы мне казались умненьким молодым человеком, — следователь впервые за всё время их общения позволил себе тонкую шпильку. — Так я повторю свой вопрос, Александр Николаевич. Вы улавливаете ход моих мыслей?

Сашка сдавленно сглотнул и кивнул.

— И?

— Мне нужно будет докладывать о Кра… об Антоне Сергеевиче? Вам?

— Не мне, — Илья Ильич посмотрел на наручные часы, поднялся и повторил. — Не мне. Другому человеку. Он должен подойти с минуту на минуту и ввести вас в курс дела.

Следователь вышел из-за стола,

обошёл Сашку кругом, встал у противоположной стены так, что Сашка, сидевший спиной, не мог его видеть. А повернуться он боялся.

— Мы знаем, Александр Николаевич, что вы лжёте, намеренно или непреднамеренно, но лжёте. Мы догадываемся, что Кравец предложил вам протекцию, непонятно только почему, ведь особой ценности вы не представляете. Мы в принципе можем сделать так, что из свидетеля вы в любой момент превратитесь в подследственного, вы этого хотите?

— Нет, — тихо выдавил Сашка, опустив голову.

— Ну так и сотрудничайте со следствием, как должно! — Илья Ильич надавил на слово «должно». Потом вздохнул и уже миролюбивым тоном добавил. — Сейчас нам от вас правильные ответы уже не нужны. Сейчас перед вами другая задача. Кравцу мы не доверяем, но за руку поймать пока не можем. Надеемся, что вы нам в этом посодействуете.

— Я постараюсь.

— Уж постарайтесь, Александр Николаевич, уж постарайтесь. А доклады свои будете приносить…

Илья Ильич не договорил, потому что дверь открылась, и Сашка инстинктивно повернул голову. На пороге показалась низкая тучная фигура в военной форме. Следователь отделился от стены, быстро пересёк комнату, вытянулся перед вошедшим человеком и бодро отрапортовал:

— Товарищ полковник, разрешите доложить. Свидетелю Полякову кратко изложена поставленная задача, и…

— Вольно, — махнул рукой вошедший. — Будет тебе, Илья, церемонии тут разводить. Любишь прямо…

Он подошёл к столу и сел на место следователя. Пластиковый стул жалобно пискнул под его тяжестью. Уставился круглыми блёклыми глазами на ошалевшего Сашку. А тому было от чего ошалеть. Прямо напротив Саши Полякова сидел отец его новой подружки, Юрий Алексеевич Рябинин.

Глава 3

Глава 3. Павел

…Павел думал, каким же старым стал Иосиф Давыдович, очень старым. Но голос и глаза, особенно глаза учителя, оставались смеющимися и молодыми, а руки, морщинистые и шершавые, были живыми, горячими, и под истончившейся, пергаментной кожей не теплилась — билась жизнь. Жизнь его любимого учителя. Спасённого Анной.

На Анну, что шла рядом, Павел старался не смотреть, и вовсе не потому, что было неприятно или не хотелось (хотелось и даже очень), просто не мог. Он слышал, как она что-то говорит, яростно, страстно, помогая себе руками, совсем как та, маленькая Анна, Анна-школьница, Анна лучший друг. Наверно, рассказывает про свою больницу или другое, потому что понимает, что надо говорить хоть что-то, чтобы заполнить эту тягучую пустоту, чтобы помочь ему выбраться, не упасть — туда, на дно своей совести.

Навстречу попадались какие-то люди. Персонал? Многие при виде Павла шарахались в сторону. Он даже не смотрел на них, но всё равно чувствовал их испуг и недоумение, и иногда хотелось гаркнуть со злости кому-нибудь особенно

любопытному: «Ну, что уставились?», и только торопливый Аннин голос приглушал, успокаивал его гнев.

Так они дошли до её кабинета, она пропустила Павла внутрь, осторожно прикрыла дверь и наконец замолчала. Здесь уже было ни к чему и не от кого оберегать его. Анна посмотрела на него долго и изучающе.

— Ты хоть слышал, что я тебе говорила?

— Нет, — честно признался он и сделал шаг навстречу. — Аня…

И, как это бывает в дешёвой и пошлой мелодраме, двери в кабинет с шумом отворились, и молоденькая медсестра, едва ли старше, чем его дочь, влетела и, увидев их вместе, замерла на пороге, открыв рот, может от удивления, а может и от понимания, которое дано только женщинам, даже совсем юным, что она что-то нарушила, что-то хрупкое и ломкое, что готово было вот-вот возродиться.

— Анна Константиновна, — почти умоляюще прошептала она. — Анна Константиновна. Там ЧП… там, в детском…

Виноватый шёпот этой девочки оглушил его. И он снова почувствовал себя чужим и совершенно ненужным в этом мире, который от него прятали столько лет. Девочка меленькими шашками подошла к Анне и стала тихо говорить той что-то, время от времени бросая на него быстрые испуганные взгляды. Павел их не видел, лишь ощущал на себе, отмахивался как от назойливых мошек. Он смотрел на Анну. Видел, как меняется, по мере рассказа медсестры, её лицо. Как она хмурится. Как наползает морщинка на её лоб, как она старится прямо на его глазах. Это не отталкивало, нет. Это тревожило.

— Павел, — Анна повернула к нему своё строгое узкое лицо, озарённое болью и внутренним светом. Оно было похоже на лица святых, тех, что глядели на них в детстве со страниц старых книг, которые им показывал Иосиф Давыдович. — Павел Григорьевич, — повторила Анна. — У нас… возникли некоторые обстоятельства. Мне нужно уйти, там в детском…

Она не договорила, но он всё равно кивнул. Ничего в их жизни не меняется и вряд ли изменится — один из них всегда так и будет уходить, оставляя другого в одиночестве …

Теперь, когда прошло больше двух месяцев с момента той встречи, воспоминание их с Анной непонятного, оборванного разговора должно было бы поистереться, потускнеть, но оно не тускнело, а может даже становилось ярче. Это было похоже на неоконченное дело, которое требовалось довести до конца, и на которое у Павла не было ни времени, ни сил. И он подозревал, что и у неё тоже.

В нижней больнице на пятьдесят четвёртом кипел ремонт. Мельников, занявший уже окончательно пост главы департамента здравоохранения, буквально донимал его, наседая и идя на таран, и по поводу медицины в целом, и по поводу Анниной больницы в частности, требуя выделить то деньги, то материалы, то людей. Несговорчивого Мельникова очень часто хотелось придушить, прибить чем-нибудь. Павел ненавидел этого хлыща всем сердцем, и его с души воротило от одного только мельниковского вида, всегда на удивление ухоженного, отутюженного и отглаженного, словно, Мельников был не руководителем полуразрушенногохозяйства, оставленного ему в наследство Борькиной любовницей и подельницей, а скучающим аристократом, с костюма которого ежесекундно сдувают пылинки два десятка лакеев.