Башня. Новый Ковчег 3
Шрифт:
На площадке лестницы, едва они миновали пустую будку КПП на пятьдесят четвёртом (она всё ещё пустовала, власти по какой-то причине даже после всего, что произошло, так и не озаботились поставить здесь охрану), и прошли через незапертые двери, Татарин с Костылём расслабились, выпустили Кира из своих цепких объятий и подтолкнули вперёд.
— Давай, Шорох, шевели копытами, — проговорил Татарин, и в спину снова упёрлось дуло пистолета.
Этот кусок металла, направленный на него, сковывал все мысли. Кир понимал, что в любую минуту Татарин может спустить курок, и тогда всё. Интересно, это больно? Или он ничего не успеет почувствовать? А потом… что потом?
Он
— Всё, пришли, стоять! — скомандовал Татарин и тут же, поймав Кира за шиворот, прижал лицом к шершавой и влажной стене. Кир зажмурился, приготовился к выстрелу, но выстрела не последовало. Вместо этого он услышал медленный скрип тяжёлой железной двери, в нос шибанул запах запустения. Примерно такой же он почувствовал однажды, когда его и ещё сотню с лишним человек привезли на заброшенный этаж, на тот карантин. Только там была школа, а здесь…
Его грубо проволокли по длинному, полутёмному коридору, до лифта, сразу за которым торчала пустая будка охраны с разбитыми окнами и ряд неработающих турникетов. За один из турникетов Кир зацепился рукавом, Костыль, шедший сзади, пнул его под зад, и Кир упал бы, если бы Татарин всё ещё не держал его за шиворот. Костыль заржал, и его тонкий, бабий смех покатился по огромному, пустому помещению, петляя между несущих колонн, превращаясь в гулкое эхо, которое, рассыпавшись на разные голоса, тут же принялось гулять под высоким потолком, среди металлических стропил и ржавых, явно уже неработающих труб. Это был заброшенный цех, Кир вспомнил, как отец рассказывал, что после Закона или даже до него некоторые производственные этажи закрывались. Наверно, это был один из них. На полу валялся мусор, куски пластика и металла, полусгнившие тряпки. Станков не было, лишь кое-где торчали остатки фундамента и остовы металлических рабочих столов.
Как следует оглядеться ему не дали, поволокли куда-то вглубь, используя в качестве помощи и ускорения тычки и пистолет, который по-прежнему упирался между лопатками, и спустя каких-то пару минут Кир очутился в тёмной, затхлой комнатушке, куда его затолкали пинком под зад, сопроводив нецензурной бранью и гоготом.
Ужас немного отступил, и Кир попытался сосредоточиться и подумать. Почему-то первое, что вспомнилось — это лицо отца. Усталые глаза. «Только не влезай больше ни во что, очень тебя прошу». Что ж… Не прошло и часа, как он опять влип. И, пожалуй, на это раз по-серьёзному, да так, что выбраться живым отсюда ему, похоже, вообще не светит.
В общем-то, всё было понятно. Откуда-то Татарину с Костылем стало известно, что Кир в курсе про покушение, и теперь его просто замочат. Интересно, а чего сразу не грохнули? Могли же прямо там, на этаже. Понятно, что стрелять на жилом уровне не с руки, но у них наверняка и ножи имеются — Кир отлично помнил, как ловко орудует финкой тот же Костыль. Ну ладно, положим, там они посчитали, что это опасно. Тогда что им мешало пристрелить его прямо на Северной лестнице? По ней же никто не ходит, так что вряд ли кто-то бы услышал.
«Значит, я им зачем-то нужен», — сделал единственно возможный вывод Кир.
Он поднялся и прошёлся, осторожно ступая и вглядываясь в темноту. Комната, в которой его заперли, была узкой и вытянутой, под ногами хрустел мусор, битый пластик — это об него Кир изранил себе руки, когда упал. Никакой мебели здесь не стояло, то ли
Удивительно, но паники не было. Была какая-то тупая усталость и обида что ли. Почему именно сейчас? Именно тогда, когда до него вдруг стало что-то доходить, когда жизнь повернулась, показав ему и другую свою сторону — ту самую, в которой есть мечты, и надежда, и Ника. Рыжая девочка, пахнущая цветами и янтарно-солнечным мёдом, которая однажды, подтолкнув его к дивану и усевшись рядом, положила ему на колени тяжёлую потрёпанную книгу, на обложке которой погибала затёртая льдами шхуна, и сказала:
— Вот. Моя любимая!
А он как дурак спросил что-то про пиратов.
Кир мучительно застонал.
Он не строил иллюзий, понимал, что с куском пластика против ножа и пистолета, да ещё в умелых руках, шансов у него не то что мало — считай, вообще никаких. Его короткая бестолковая жизнь походила к концу. А он, понимая это, горевал по девчонке, которую знал каких-то несколько месяцев, думал к книге, дожидавшейся его на тумбочке в спальне, которую он так никогда теперь и не дочитает, и не узнает, что там дальше, а, значит, и не сможет понять что-то очень важное. И вот от этого почему-то было горше всего.
Мысли о Нике были настолько мучительны, что Кир сердито тряхнул головой, пытаясь прогнать прочь из своей головы эту девчонку. Снова постарался переключиться на Татарина и Костыля. Понять хотя бы, почему он здесь, откуда этим гадам известно про него, и что конкретно известно. Только… Внезапно, в голове как перещёлкнуло. Лёха Веселов. Ну конечно. Лёха его им и сдал — больше некому. А теперь эти отморозки попытаются у него что-то вызнать, какие-то сведения, информацию.
Кир не знал, что из него будут выбивать, зато знал — как. Бить его будут. Сильно.
Рукой он опять нащупал лежащий рядом кусок пластика. Сжал в кулаке своё единственное оружие.
«Вот и представилась возможность совершить подвиг», — вдруг с горечью подумал Кир и вспомнил Литвинова. Что там тот говорил про подвиг? Что его надо совершать ради кого-то, а не ради себя.
Да какой тут, к чёрту, подвиг? Он сидит в вонючей комнате, сейчас придут два отморозка, у которых пистолет и ещё наверняка что-то вроде ножей или кастетов. Изобьют его так, что Кир будет харкать кровью, а потом тут и прикончат. И в чём подвиг? В том, что он, возможно, выдержит побои и никого не выдаст? А какой в этом смысл? Скорее всего, сейчас этот Величко уже добрался до Савельева, тайна раскрыта, а значит, и молчание Кира будет глупым и ненужным. Да и ради кого ему сейчас всё это терпеть? Ради Савельева? Ради Ники? Да она и не узнает ничего. Никто ничего не узнает. Никогда. А его просто изобьют и пристрелят. И даже труп не будут никуда прятать — кто его здесь найдёт. Глупее подвига вряд ли можно придумать.