Башня. Новый Ковчег 3
Шрифт:
Так думал Кир и одновременно с этим он уже знал, может быть, не осознавая до конца, не понимая ни нужности, ни значимости всего этого, но, тем не менее, он уже знал, что, если нужно, он его совершит. Свой совершенно нелепый и бестолковый подвиг.
***
Дверь открылась. Тусклый свет от аварийных ламп бросился в лицо, Кир зажмурился, но тут же открыл глаза и сделал шаг вперёд, сжимая в кулаке кусок пластика. Он отдавал себе отчёт, что чем отчаяннее он будет сопротивляться, тем быстрее его прикончат. Глаза слезились от света, но две знакомых фигуры
Словно угадав его мысли, Татарин ухмыльнулся, медленно убрал пистолет в задний карман, сказал:
— Чо, Шорох, совсем двинулся? — и, повернувшись к Костылю, коротко скомандовал. — Гасим фраерочка.
Костыль ударил первым. Кир сглупил, повёлся на обманный манёвр, решил, что его хотят обезоружить, отвёл руку со сжатым в кулаке пластиком в сторону и раскрылся. Удар тяжёлого ботинка с толстым рифлёным каблуком и металлическим мыском пришёлся прямо в живот. Кир охнул, согнулся, но тут же распрямился и ринулся вперёд, но этой доли секундного замешательства хватило, чтобы Татарин, в два прыжка оказавшийся рядом, выбил единственное оружие Кира из его рук коротким и резким движением.
Впрочем, шансов у Кира всё равно не было — он понимал это. Разве что хотелось потрепыхаться подольше. Не сдаваться вот так, почти без боя.
Татарин резко вывернул ему левую руку, в глазах Кира потемнело, следующий удар обрушился прямо в лицо, рот заполнился кровью, хотелось сплюнуть, но не получилось — не хватило дыханья. Серия быстрых и болезненных ударов, в грудь, под рёбра словно выпустила из Кира воздух, он сдулся как мячик, захрипел, дёрнулся, но его уже повалили наземь, вдавив щекой в мелкую крошку, которой был усыпан пол.
— Верёвку давай, — услышал Кир, попытался вырваться в последней, отчаянной попытке, но тут же тупой носок ботинка ударил прямо в ухо. Мир качнулся и пропал.
— Я же, кажется, просил, чтобы вы его не убивали. Так трудно выполнить элементарный приказ? — тусклый голос доносился как сквозь несколько слоёв ваты. Самого говорившего Кир не видел. Мир вокруг него был по-прежнему чёрным, словно Кира накрыли плотным саваном, и лишь изредка эту черноту разрывали красные полосы — как будто кто-то водил адским прожектором по тёмному, неживому небу.
— Да сейчас очухается, Антон Сергеевич. Видите, уже шевелится. Чего ему будет. Вон шары выкатил.
Кто-то подошёл к Киру, присел на корточки. Он не видел кто, просто чувствовал человека рядом и исходившую от него опасность. Кир постарался сдвинуться, но не смог, руки, заломленные сзади, не слушались. Он напрягся и тут же понял, в чём дело: в кожу врезалась верёвка, тонкая, скрученная, несколько раз для верности обмотанная вокруг запястий. Вернулась боль, тьма стала медленно рассеиваться, и сквозь красный туман, который пришёл ей на смену, перед Киром встало лицо, почему-то знакомое, хотя вряд ли — человека, который смотрел сейчас на него и улыбался, Кир точно не знал.
Внезапно память, с ловкостью заправского фокусника, сунула Киру под нос нужный эпизод. Он с Савельевым и Никой на
— Ну, здравствуй, Кирилл Шорохов, — по лицу наклонившегося к нему мужчины медленно поползла улыбка, ласковая и участливая, так не вязавшаяся с остановившимися стеклянными глазами. — Живой?
Кир отвечать не стал — много чести. Хотел плюнуть, выхаркать скопившуюся во рту кровь в фальшивую тусклую физиономию, но не смог.
— Ну-ну, мальчик, не ерепенься. Давай по-хорошему. Ты сразу всё говоришь, мы тебя отпускаем. К маме и папе.
За спиной тусклого загоготал то ли Костыль, то ли Татарин, но тусклый чуть повернул голову, и гогот сразу смолк.
— Где Савельев?
— Да пошёл ты! — выпалил Кир. — Так я тебе и сказал!
И тут же его как обожгло — откуда? Откуда он знает, что Савельев жив? Веселов этого не знал. Не мог знать. И Татарин с Костылем… да никто, никто не знает…и как будто в ответ на эти неявные мысли мужчина рассмеялся, сухим, дробным смешком, подтверждая его догадку. И Кирилл понял, что он налажал. Его взяли на понт и обвели вокруг пальца, как последнего лоха. И он сдал, сдал Савельева. То есть почти сдал, потому что дальше выбить из него всё — это лишь дело техники.
— Ну что ж ты за глупый щенок, Кирилл Шорохов? — тусклый изучающе посмотрел на него, поднялся и бросил, кажется, Костылю. — Давай, только аккуратно.
…Судя по всему, Костыль бил кастетом, тяжелым, с заостренными шипами, какой-то умелец сделал — Кир даже когда-то сам держал его в руках, разглядывал. Бил методично, уверенно, с оттяжкой, получая удовольствие. Боль, которая сначала накатывала волнами, превратилась в единое целое, даже не вцепилась, а прошла сквозь него, угнездилась где-то внутри, слилась с его телом.
— Ну хватит.
Удары прекратились. Кир лежал на полу, свернув голову на бок, и видел только ноги, стоявшие перед ним. В аккуратных тёмно-серых брюках. С тошнотворно ровной стрелочкой.
— Поумнел? — поинтересовался мужчина.
— Пошёл ты, — опять прохрипел Кир.
— Просто скажи, где Савельев и всё.
— Можете сразу убить.
Кирилл сам удивился равнодушию в своём голосе. Ему было как-то… всё равно что ли. Он уже понял, что не скажет, где прячется Павел Григорьевич. Побои он выдержал, а больнее… больнее вряд ли будет. Так что пусть…
— Конечно, убьём, Кирилл, можешь не сомневаться, — мужчина присел перед ним на корточки и стал разглядывать его. С интересом. Как забавную зверушку в клетке. — Но не сразу. Сразу не так занятно, и потом… смерть же по сути — это избавление. От боли, от страданий. Смерть — это конец. Но ведь и конец, милый Кирилл, может быть разным. Может быть быстрым и безболезненным, а может быть длинным и мучительным, ты даже себе не представляешь, насколько. Впрочем, это дело вкуса, конечно.
Мужчина протянул к нему руку, и Кирилл почувствовал на своей щеке холодные пальцы.