Башня. Новый Ковчег 3
Шрифт:
— А вы — молодец, Антон Сергеевич, — зло сказала Наталья Леонидовна. — Браво. Пришли к нам, прикинувшись бедной овечкой, что даже я вам поверила. Чуть ли не расплакались здесь, вытащили из моего мужа все сведения. И теперь? Что вы хотите теперь?
— Я? Я предлагаю заключить альянс.
— Альянс? — Рябинин недоумённо уставился на него.
— Да, альянс. У тебя, Юра, есть то, чего нет ни у кого в Башне — армия. Это сила, Юра. Такая мощь, против которой бессильно всё. И пока во главе армии стоишь ты. Ты! А не какой-то там Долинин, с которым за твоей спиной договаривается выскочка Ставицкий, человек без роду и племени.
— Что значит выскочка? — Наталья Леонидовна вскинула подбородок. — И
— Бог с вами, Наталья Леонидовна. Какая метафора. Самая что ни на есть проза жизни. Наш Сергей Анатольевич имеет к роду Ставицких ровно такое же отношение, что и я.
— Откуда… — жена Рябинина побледнела. — Откуда вы знаете?
— Я был в архиве. Если уж Сергей Анатольевич собрался меня убить, имею же я право немного поинтересоваться его родословной. А родословная у Сергея Анатольевича оказалась весьма подмоченной. Его отец вовсе не сын Киры Андреевой и Арсения Ставицкого. Они его усыновили. Причём, видимо, там было такое низкое происхождение, что Ставицкие предпочли это скрыть ото всех. Так что… делайте выводы сами, Наталья Леонидовна, кому вы собираетесь служить. Самозванцу. Парвеню. Который занимает чужое место. А ведь вы — Барташова, — Антон назвал девичью фамилию Натальи Леонидовны. — Представительница старого и знаменитого рода. Неужели вы будете пресмыкаться и перед кем? Да ещё и сейчас, когда появился план-проект возврата к прежнему строю. Вы только представьте весь масштаб несправедливости. Поэтому я и повторю ещё раз то, с чего я начал, когда пришёл к вам. Вас устранят вслед за мной. Юру уж точно. Потому что вы, Барташовы и Рябинины, ему — этому выскочке — не нужны. Вы ему как кость в горле. Он скорее обопрётся на того же Долинина, у которого дед с бабкой мусор сортировали.
Кравец остановился, чтобы перевести дыхание. Захотелось хоть чем-то промочить горло, он поднял свой бокал, на дне которого ещё оставался коньяк, взболтал и залпом выпил.
— Антон, ты не прав. На самом деле Сергей…
— Юра, помолчи, — Наталья Леонидовна прервала своего мужа на полуслове. — Я поняла, что вы предлагаете, Антон Сергеевич. Вы хотите, чтобы Юра взял всю власть в свои руки? Так? А вас назначил кем-то вроде советника? Только зачем вы нам нужны? При таком раскладе? И шантаж у вас, прямо скажем, так себе. Какая-то дура горничная. Это всё решается и гораздо быстрее, чем вы думаете, — она усмехнулась, подняла свой бокал и сказала зло и весело. — Чин-чин, Антон Сергеевич.
Мир внезапно схлопнулся. Он даже услышал этот воображаемый хлопок — как будто кто-то взорвал у уха хлопушку, наподобие тех, которые взрывают на школьных праздниках дети. Бах! И разноцветное конфетти разлетается в разные стороны озорным и ярким фонтаном. Вот только радостно Антону не было. Эта баба его обыграла. Обошла по всем пунктам, сделала. И тогда он достал свою последнюю карту — своего джокера.
— Ну что ж, Наталья Леонидовна, Юрий Алексеевич, — Кравец чувствовал, что его голос предательски дрожит, и понимал, что Рябинина, видя это, откровенно потешается над ним. — В таком случае мне придётся пытать счастья в другом месте. Например, у Савельева.
— На том свете, конечно. Там и попытаете. Счастья.
— Ну отчего ж сразу и на том свете, Наталья Леонидовна, — Антон не отрывал глаз от этой надменной женщины. — Савельев жив и здоров. Только прячется.
— Не говорите ерунды. Мне кажется, на сегодня мы наслушались достаточно.
Антон пожал плечами.
— Ваше право не верить. Только у меня Савельевская девчонка, которая прекрасно знает, где её отец. И которая уже подтвердила, что Павел Григорьевич жив.
Он замолчал. Юра Рябинин пододвинул к себе один из пустых бокалов и щедро плеснул туда коньяку из графина. Наталья Леонидовна, по лицу
— Нина, — Наталья Леонидовна не смотрела в сторону горничной. Её взгляд был прикован к Кравцу. — Нина, заберите у Юрия Алексеевича коньяк. И несите уже горячее.
Нина с готовностью бросилась выполнять приказ хозяйки. Едва она скрылась за дверью, Наталья Леонидовна произнесла:
— Хорошо, Антон Сергеевич. Мы вас внимательно слушаем. Что вы предлагаете? Какой у вас план?
Глава 25. Стёпа
«А ведь она красивая. Просто до невозможности красивая. Почему я раньше думал, что это не так?» — Стёпка с удивлением рассматривал маленькую фотокарточку, тонкий кусок пластика, с которого на него серьёзно смотрела Ника.
— Стёпа, — дверь его комнаты приоткрылась, и показалась мамина голова.
Стёпка, залетев в квартиру, даже не заметил, что мама дома, а потом вспомнил: отец же обещал сегодня выкроить время на домашний обед. Иногда ему удавалось что-то сдвинуть или наоборот раздвинуть в его плотном графике, и он заскакивал домой. В такие дни мама тоже прибегала с работы всегда чуть раньше отца, делала быстрый заказ в одном из ресторанов, и сама накрывала на стол, мурлыча себе под нос какой-нибудь весёлый и привязчивый мотивчик.
— Что, папа дома? — Стёпка вскинул на мать голову и торопливо спрятал фотографию Ники за спину.
— Нет. Обещал, но опять какие-то срочные дела, — мама грустно улыбнулась. — А ты сегодня чего так рано? И ты обедал?
— У нас последнюю пару отменили. И я пообедал. Да не беспокойся ты так, мама, я правда поел.
Мама покачала головой. Стёпка видел, она ему не поверила, но не стала настаивать. Аккуратно закрыла за собой дверь, поспешила куда-то — может, на работу, а может, в столовую, в одиночестве наспех глотать наверняка уже остывший обед.
Стёпка действительно соврал. И насчёт пары, и насчёт обеда.
С занятий он убежал сам, к Нике — она по-прежнему не ходила на учёбу, скрывалась ото всех в недрах большой и осиротевшей квартиры, — и с Никой же намеревался где-нибудь перекусить. Или пообедать у неё. Только он и она, вдвоём. Так даже лучше.
Но всё как-то не задалось.
Она встретила его довольно холодно и равнодушно, за последнее время он к этому привык, ловко увернулась от поцелуя и пошла в гостиную, не приглашая последовать за собой, потому что знала, что он и так пойдёт — послушно, ведомый дурацкой щенячьей преданностью. Он и пошёл. Смиренно и покорно, и так же покорно сел на диван, не сводя с неё глаз, а она по своему обыкновению встала у окна, уставившись в бесконечное небо, золотистое от вплетённых в него солнечных лучей.
И вот тогда-то, наверно, в голову и пришла эта мысль — о её невозможной красоте. Он уставился на неё во все глаза, как будто видел в первый раз. И этот её чуть вздёрнутый нос, который легко краснел, когда она волновалась или злилась, и бледная, почти прозрачная кожа в мелких капельках золота, словно кто-то встряхнул на неё кисточку, предварительно обмакнув в золотую краску, и медные завитки волос, вспыхивающие на солнце — всё это показалось ему необыкновенным и прекрасным, как в волшебных сказках, которые мама читала ему в детстве перед сном. И Стёпка не понял, а скорее почувствовал, как кто-то перевернул страницу его, Стёпкиной жизни, как мама когда-то переворачивала страницу книги, и вместо застывших кукольных лиц принцесс в пышных розовых платьях, приседающих перед Стёпкой в реверансе, ему открылась красота старинных полотен — торжественных и печальных лиц мадонн, излучающих свет.