Башня. Новый Ковчег 3
Шрифт:
А она, кажется, совсем не слушала. Стояла к нему спиной, чертя пальцем на оконном стекле непонятные фигуры. И чем больше он говорил, тем быстрее скользил по стеклу её палец, выписывая на нём круги и зигзаги.
Где и когда они свернули не туда?
Ведь всё же было хорошо, очень хорошо. Они много смеялись, целовались, и… не только целовались. А потом…
Потом погиб её отец. И Ника сразу же замкнулась, стала чужой. Стёпка её понимал — конечно, такое горе, она переживает, и ей не до него. Надо просто подождать, быть терпеливым, внимательным. Она отойдёт, оттает, время, оно лечит. И Стёпка был терпеливым и внимательным, старался всегда находиться
Стёпка до сих пор не знал, как относится к этому парню. Если бы ему задали прямой вопрос, нравится ли ему Шорохов, Стёпка уверенно ответил бы: нет, конечно! И это был бы честный и прямой ответ. Очень прямой, потому что в действительности всё было гораздо сложней.
В первый раз, если не считать ту случайную встречу в парке, Стёпка увидел Кира в тот день, когда убили Вериного деда. Он тогда даже не очень-то и напрягся. Посчитал, что Шорохов, еле-еле окончивший семь классов, работающий медбратом в больнице, куда его устроили совсем недавно и понятно почему, никакой ему, Стёпке Васнецову, не соперник. Он прикинул все вводные и не без облегчения понял, что обходит Шорохова по всем статьям — начиная от внешних данных и заканчивая умом, целеустремленностью и перспективами. Смешно даже сравнивать. Понял и расслабился, ведь всё казалось простым и очевидным. Напрягся он потом.
Кир появился на пороге Никиной квартиры внезапно, и с Никой что-то произошло. После смерти отца она жила словно по инерции — что-то делала, говорила, двигалась, всё ещё повинуясь тому толчку и тому заряду, который был в ней до той страшной даты, а тут вдруг в ней как будто перещёлкнули тумблер, и она наконец-то ожила. Стала понемногу приходить в себя. И, как бы Стёпка не отгонял от себя эту мысль, причина была именно в Шорохове — необразованном, развязном, с дурными манерами и лексиконом гопника. Который к тому же был непроходимым идиотом и сам делал всё, чтобы испортить то, что, возможно, ещё оставалось между ним и Никой — хамил, нарывался, ляпал какие-то глупости. И всё же…
Стёпка хорошо помнил тот вечер, когда они отправили Шорохова за дневником генерала. Как раз очередь дежурить у дверей квартиры Рябининых выпала Нике, и это ей Кирилл передал дневник. Они все сидели у Савельевых, братья Фоменко играли в шахматы, Марк готовился пойти сменить Нику на дежурстве, а он и Вера задирали Полякова, который забился в угол и без своего защитника Шорохова выглядел совершено потерянным. Долгий, томительный вечер. А потом появилась Ника. Злая, растрёпанная, с красными пятнами на щеках. Она сунула дневник Марку, а сама, схватив Веру за руку, куда-то поволокла ту вглубь квартиры. Он тогда не выдержал — пошёл за девчонками, но в Никину спальню, куда та затащила Веру, войти не решился. Стоял, как дурак, и слушал, как Ника зло рассказывает Вере про этого идиота Шорохова, который вышел отдать дневник в один трусах.
— Это ещё ничего не значит, — Вера неуклюже пыталась оправдать Кирилла.
— Да, конечно. Светскую беседу он с ней вёл. В одних трусах!
В Никином голосе звучала не только злость и не только ревность, хотя и этого было достаточно. Боль — вот что услышал Стёпка. Боль и… любовь.
Может быть, поэтому, когда Шорохов наконец-то явился — не сразу и, чёрт его знает, что там действительно было у него с той горничной, — Стёпка не стал его задирать. Не из-за него. Из-за неё.
Все
Стёпка нащупал рукой фотографию, которая так и лежала рядом, на кровати, взял её в руки, поднёс к лицу и чуть ли не застонал. Что ж всё так бестолково получается? И сам он в итоге повёл себя не лучше, чем Шорохов. Такой же идиот. И к тому же самовлюблённый болван.
…С его доводами отдать дневник генерала его отцу Ника согласилась совершенно неожиданно.
Он всё бубнил, убеждал её, приводил доказательства, понимая, что она не слушает, что она сейчас не с ним, а где-то в другом, своём мире, и даже не сразу понял, что она сказала. Продолжал говорить, всё ещё цепляясь за абсурдную мысль, что, если она согласится с ним, это всё исправит, абсолютно всё.
— Стёпа, я же уже сказала. Давай отдадим, — повторила она. — Если тебе так хочется, то отдадим.
И он резко замолчал — понял, что ничего исправить уже нельзя. Ника отдалялась от него всё дальше и дальше, а он ничего не мог с этим поделать. И то, что они всё ещё были вместе, и она позволяла ему себя обнимать и терпела его поцелуи (именно что терпела), ничего не меняло. Всё катилось под откос.
А потом пришла эта девица.
Он ведь даже не сразу понял, кто это. Когда по квартире разнеслась мелодичная трель звонка, и Ника вспыхнула, просияла, сбросив с себя ледяную изморозь, и тут же сорвалась в прихожую, первой мыслью было, что это Шорохов. Заявился собственной персоной. И только потом, услышав женский голос, надежда в его груди снова вспыхнула, и он, не отдавая себе отчёта, поплёлся в коридор.
Девушка, с которой разговаривала Ника, была ему незнакома. Но она настолько инородно смотрелась здесь, что Степан в нерешительности застыл на пороге, забыв об элементарной вежливости и уставившись на незнакомку. Она была вроде и миленькая, но какая-то вульгарная, в короткой юбке и яркой блузке, вызывающе обтянувшей пышную грудь. Девица улыбнулась, обнажив ровные зубки — очень белые и мелкие, делавшие похожей её на маленького хищного зверька.
— Я не понимаю, почему он сам… и почему тебя, — Ника, словно не замечая подошедшего Стёпку, продолжила разговор.
— Да просто всё. Ему же сюда не попасть, допуска нет, а у меня есть. И вообще, если ты мне не веришь, то вот, смотри, — девушка сунула что-то Нике в руки, и Стёпка увидел, как лицо Ники недоумённо вытянулось.
— Что это? — вмешался он.
— Да вот, — Ника растерянно протянула ему свою фотографию и обернулась к девице. — Откуда она у тебя?
Девица замялась, бросила взгляд на Стёпку, но потом, видимо, решила продолжить:
— Я же говорю, он сам мне её дал. Для подтверждения. И сказал, что будет ждать тебя на том заброшенном этаже…
— Ника, кто это? — он опять перебил девицу.
Стёпка ещё не понимал, в чём дело, но внутри уже поднималась смутная тревога. Эта неожиданная гостья ему не нравилась, и даже не потому что она была чужой, хотя и это тоже.
— Это Лена… Лена Самойлова.
Сначала он подумал, что за Лена Самойлова, а потом вдруг заработали в мозгу шестерёнки, потянулись ниточки, раскручивая клубок, в котором было всё — и глупая ревность, и тоска, и подозрения, за которые было стыдно самому, — и все это вело к одному человеку, который за эти несколько дней успел ему изрядно осточертеть.