Башня. Новый Ковчег 4
Шрифт:
Анна улыбнулась. Борька, конечно, и политикан, и интриган, этого у него не отнять, но это никогда не было главным. А вот, что главное… чтобы объяснить это Марусе, пришлось бы рассказывать с самого начала, начиная с того дня, как Борька появился в их классе — независимый, ершистый, сжимающий руки в крепкие кулаки при малейшей насмешке. Пришлось бы поведать ту историю с дурацким разрисованным плакатом, и как Борька не сдал их с Пашкой Змее, хотя и мог, и как они с Пашкой долго потом спорили, принимать Борьку в команду или нет. Она колебалась, а Пашка её убедил.
— …а он… мальчишка, — закончила Маруся свою мысль.
— Мальчишка, — согласилась Анна, удивившись, как Маруся сходу подобрала
— А как так вышло, что он живой? Да ещё и с Савельевым, против которого он заговор замышлял? Да ещё и общается так, будто они лучшие друзья? — поинтересовалась Маруся.
— А они и есть друзья. Лучшие, — ответила Анна. — А вообще, Марусь, это — долгая история.
Удивительно, но Анна, которая никогда не отличалась болтливостью, напротив, все считали её замкнутой и молчаливой, внезапно поняла, что готова рассказать Марусе эту долгую историю. Ощущение того, что Маруся — своя, да не просто своя, а чуть ли не родственница, усиливалось с каждой минутой. И если бы не появившиеся с подносами еды Павел с Борисом, Анна непременно начала бы рассказывать ей всё. И про их детскую дружбу, и про забавные озорные проделки, и даже — что было уж совсем невероятным — про её странные отношения с Павлом.
— Не скучали? — Борис продолжал веселиться от души. Он поставил перед Марусей поднос, изобразив шутливый поклон. — Вы уж, извините, Мария Григорьевна, ассортимент тут простой, без изысков, чем богаты, тем и рады. Эх, если бы месяца три назад я бы встретил такую девушку, как вы, непременно потащил бы в лучший ресторан. У нас, в надоблачном ярусе. Был там один, Паш, помнишь? Отбивные такие там подавались, душу можно было продать…
Павел молча поставил поднос перед Анной, сел напротив и тут же уткнулся в тарелку, пропуская Борькины слова мимо ушей.
— Ничего, Борис Андреевич, я — девушка простая, в надоблачных ресторанах сроду не бывала, не по карману они мне, — подхватила Борькин тон Маруся. — Это вам, наверное, наша пролетарская еда кажется простой, а мне не привыкать.
— Да ну, какой я Борис Андреевич. Называйте меня просто Борисом, а то я стариком каким-то себя чувствую…
Анна спрятала улыбку. Борька был кем угодно, только не стариком — красивый, с тёмными густыми волосами, в которых даже седина не пробивалась, с наглыми зелёными глазами, чей блеск и задор мало кого оставляли равнодушными, и ровным, чётко очерченным ртом, с которого не сходила полунасмешка, полуулыбка. Он даже умудрился сбросить пару килограмм, пока скрывался у неё в больнице, и теперь похудевший и подтянутый, с гибкой грацией хищника, казался моложе лет на пять.
«А ведь он флиртует», — подумала Анна и сама удивилась этой внезапно пришедшей мысли. Какой к чёрту сейчас флирт? В Башне произошёл мятеж, наверху только что был бой, они тут заперты непонятно насколько и понятия не имеют, чем всё это закончится, и тем не менее… Тем не менее, Борис действительно флиртовал, нёс всякую чепуху, распустив хвост перед Марусей и включив своё фирменное обаяние. Даже про еду забыл, хотя ведь тоже ничего с утра не ел.
Сколько раз Анна наблюдала за такими Борькиными выкрутасами и не сосчитать. Литвинов никогда особо не заморачивался с ухаживаниями, действовал нагло, быстро, компенсируя свою наглость обаятельной улыбкой, от которой девичьи сердца таяли, как мороженое на жаре. Ему и не надо было никогда напрягаться, женщины сами падали в объятия Бориса, стоило ему только захотеть. В их классе почти все девчонки сохли по нему, а он принимал их обожание как должное, увлекался одной, быстро терял интерес, переключался на другую. Походя, играючи, разбивал девичьи сердца, вряд ли замечая, какие чувства вызывает в доверчивых душах, и мало обращая внимания на слёзы отвергнутых одноклассниц. А ведь некоторые переживали всерьёз — кажется, случилась какая-то история с Ликой, подружкой Пашкиной пассии Вики Мосиной. Впрочем, подробностей Анна не знала, да и эта парочка, Вика и Лика — две похожие друг на друга куклы с голубыми глазами и светлыми, одинаково уложенными волосами, со стандартными улыбками, наверняка, сотни раз отрепетированными у зеркала — не вызывала у Анны никаких симпатий. А Борька… Борька и сейчас оставался Борькой, любимцем дам, красавчиком, шутником и балагуром. И может быть, оттого что ему довольно легко всё доставалось, он так и не смог никого полюбить по-настоящему, найти своё счастье. И единственный раз, когда он не получил сходу желаемое, была та глупая история с его влюблённостью в неё саму. Хотя какая там влюблённость.
Анна никогда не считала чувства Бориса к себе настоящими. Это была лишь одна из граней вечного соперничества, которое не могло не возникнуть между двумя прирождёнными лидерами, какими были Литвинов и Савельев. Кроме того, Борис, по своей природе лучше разбиравшийся в людях, прекрасно видел её истинные чувства к Павлу — она могла обмануть других, Павла, Лизу, даже папу, но не Борьку. От зелёных и пристальных глаз Литвинова ничего не ускользало. И, скорее всего, именно этот взрывоопасный замес — невозможность получить желаемое, зависть к Пашке, пребывающем в полном неведении, её собственная холодность, на которую Борис натыкался всякий раз при попытке подкатить — и вылилось в ту некрасивую сцену, когда он бросился перед ней на колени.
К счастью, всё давно уже в прошлом, отболело и умерло, как говорится, и сейчас, глядя, как Борис заигрывает с Марусей, Анна испытывала что-то похожее на сестринскую нежность.
— Вы уж тогда тоже меня зовите просто — Марусей, — не осталась в долгу Маруся. — Всё равно тут некоторые никак отчество моё запомнить не могут.
Она стрельнула глазами в Павла. Тот никак не отреагировал, молча ел, погружённый в какие-то свои думы, и Анна вдруг поразилась произошедшей с ним метаморфозой.
Каких-то полчаса назад она видела железного, несгибаемого человека, который чётко и спокойно разговаривал с людьми, объяснял, отвечал на вопросы, и, глядя на которого, у каждого возникало непоколебимое чувство уверенности, что всё обязательно получится и что мы победим. А сейчас перед ней сидел просто мужчина, немолодой, уставший, с запавшими, потемневшими глазами, замотанный и осунувшийся. Анна смотрела на склонённую над тарелкой голову, на его волосы, ещё густые и мягкие (она помнила, как ерошила их, пропуская сквозь пальцы светлые прядки), видела, как он хмурит лоб, и морщинка между бровями становится всё глубже, и ей хотелось подойти к нему, встать сзади, обнять за плечи, поцеловать в светлую макушку, прошептать на ухо что-то глупое и утешительное. Чтобы он хоть на минуту расслабился, улыбнулся. Ей улыбнулся.
Как же она устала. Не от работы, хотя и от неё тоже, — она устала жить без него. Устала бороться с собой, с чувством вины, устала пытаться найти оправдания его поступкам (а может и не стоит уже их искать, ну их к чёрту), устала выстраивать стену между собой и им — всё равно она рушилась при одном его взгляде, она просто устала. Очень сильно устала.
— …ну и что там капитан Алёхин? Всех врагов одолел?
Анна очнулась от своих мыслей, повернулась к Марусе и Борису. Эти двое уже болтали так, словно были знакомы сто лет, и сейчас их разговор перенёсся от Павла, которого они оба пытались задеть, но безрезультатно — Павел их не слушал, — к боям, которые шли наверху.