Башня. Новый Ковчег 4
Шрифт:
Она почувствовала его руки на своих плечах.
— Аня… — он уткнулся лицом в её волосы. — Ань, я знаю, я виноват. Кругом виноват. В смерти Лизы, сына… во всём… Я… мне с этим жить… я и живу с этим, только…ты-то хоть меня не добивай.
Он резко развернул её к себе, и лицо Анны оказалось вровень с его лицом, глаза встретились с глазами.
— Я не мог тогда запустить эту чёртову АЭС, не мог, пойми, — Павел говорил быстро, как будто боялся, что она его перебьёт на полуслове, и он так и не успеет сказать всего, что должен. — Это сейчас кажется, всё просто, а тогда… тогда было непросто. И права у меня никакого не было ставить под возможный
Она не слышит. Мир качается, отступает. Появляется другой Павел. Накладывается на Павла сегодняшнего. Лицо, измученное бессонницей, с сухими воспалёнными глазами, она видит тонкие красные прожилки, разбежавшиеся неровными трещинками по серой пасмурной радужке.
— Мы же справимся, Паша? — она накрывает своей ладонью его руку, большую, горячую, легонько сжимает. — Правда ведь, справимся?
Он не смотрит на неё. Просто кивает. Молча. Маленькая рыжая девочка, на ковре перед ними старательно строит башню, ставит кубик за кубиком. Неловко сооруженная конструкция шатается, и девочка испуганно вскидывает руки, пытаясь удержать последний поставленный кубик, башенка заваливается набок, но выдерживает. Стоит. Балансирует, но не падает. Девочка смеётся.
Он поворачивается, мучительно улыбается. Произносит одними губами:
— Мы справимся…
Она услышала. Она наконец-то его услышала. Всё, что он пытался и не пытался донести до неё все эти четырнадцать лет. Увидела всю его усталость, почувствовала тот груз, что он тащит на себе все эти годы, и сама едва не упала под тяжестью этого груза.
Он чуть наклонился к ней, нашёл губами её губы. Она больше не сопротивлялась…
— Ой, извините! Я…
Они отшатнулись друг от друга, оторопело уставились на внезапно появившуюся в комнате Марусю. Та вышла из ванной в коротком халате, накручивая на голове тюрбан из полотенца, и так и застыла в этой позе, увидев их с Павлом.
— Чёрт! — выругался Павел. — Вы… Мария Георгиевна… Мария Григорьевна… вы…
Он явно подыскивал слова, чтобы хоть что-то сказать, чтобы не молчать, и не мог найти ничего вразумительного.
— Паша пришёл посмотреть, как мы… как я тут устроилась, — Анна понимала, что говорит глупость, но она и чувствовала себя почему-то очень глупо. Как пятнадцатилетняя девчонка, которую застукали за первым поцелуем.
— Да… проведать, — Павел облегченно выдохнул, посмотрел на неё и пробормотал. — Я тогда пойду. Да, Ань?
— Да-да, иди. Иди, Паша.
Она закрыла за ним дверь и повернулась к Марусе.
— Марусь, ты извини… Это так по-детски всё… — глядеть на насмешливое Марусино лицо не хотелось, и Анна отвела взгляд в сторону, ища глазами хоть какую-то зацепку, чтобы переключиться. Наткнулась на папку, принесённую мальчиком Гошей, и ухватилась за неё, как за спасительный круг. — Да, кстати, пока ты была в душе, приходил мальчик, Гоша. Принёс тебе документы. Вот…
Анна замерла на полуслове. На приклеенном к папке листе размашистым почерком, крупными буквами было написано: «Для…
— …Савельевой Марии Григорьевны, — Анна прочитала вслух и наконец-то посмотрела на Марусю.
Господи, какой же слепой надо было быть, чтобы не видеть. Анна рассматривала Марусино круглое лицо, чуть вздёрнутый нос, светлые, редкие веснушки, пасмурные глаза… рассматривала так, словно видела всё это в первый раз, хотя на самом деле глядела в это лицо всё детство и всю юность, и всю жизнь.
— Ты…
— Его сестра. Да.
Глава 15. Маруся
— Ты уже слышала? О новых назначениях в Совет? — мама поставила перед Марусей тарелку с горячим супом и внимательно заглянула в её лицо.
Маруся частенько забегала обедать домой, к маме, хотя у неё уже была своя квартирка, куда её и смешливую Зиночку Круглову поселили как стажёров энергетического сектора. Но так уж повелось, ещё со старших классов Марусиной школы, что мама обязательно приносила из столовой обед домой — Маруся вечно спешила и про столовую нередко забывала, и мама, зная, какая её Маруся в этом плане бестолковая, старалась дочь без обеда не оставлять. И даже теперь, несмотря на то, что Маруся уже почти год как числилась самостоятельной личностью с отдельной жилплощадью, мама своей привычки подкармливать дочь так и не бросила, и всегда, стоило Марусе только появиться на пороге, тут же словно по мановению волшебной палочки на столе оказывалась тарелка с горячим супчиком или пюре с котлеткой.
— Слышала, конечно. И что? Мне-то какое дело? — с деланым равнодушием ответила Маруся, зачерпывая ложкой ароматный прозрачный бульон и стараясь не глядеть на маму.
О том, что её брат, которого она в жизни живьём не видела, да и не сильно-то стремилась увидеть — больно надо, — назначен членом Совета от сектора систем жизнеобеспечения, Маруське сказала та же Зинка Круглова сегодня утром на занятиях.
— Савельев Павел Григорьевич какой-то в Совет назначен, — хихикнула она. — Не родственник тебе?
Маруся фыркнула:
— Какой родственник? Мало ли Савельевых? Придумаешь, тоже…
И действительно — какой он ей родственник? Их ничего не связывает, подумаешь, брат по отцу. Это ничего не значит. По сути — совсем чужой человек. Но где-то внутри кольнуло: надо же, она теперь сестра члена Совета. Интересно бы посмотреть на этого Павла Григорьевича. Так, из чистого любопытства. Похож он на отца или нет? Скорее всего нет, во всяком случае ей почему-то так хотелось думать.
Отца своего Маруся почти не помнила. Остались какие-то смутные воспоминания из далёкого детства, больше на уровне ощущений и фантазий, сотканных из маминых рассказов. Приходил большой мужчина, брал её на руки, и маленькой Марусе становилось тепло и радостно. И ещё — она чувствовала себя защищённой и очень любимой. Она прижималась к нему, зарывалась мордашкой в его широкие плечи. Плечи Маруся почему-то помнила, а вот лицо… лицо сохранилось только на фотографиях. Одну, самую любимую (мама говорила, что это последняя фотография отца) Маруся всё детство и юность держала на тумбочке возле кровати. Мужчина, смотревший на неё с этой фотографии, был уже не молод, да и красивым его назвать было трудно, но для маленькой Маруси он всё равно был самым лучшим человеком на свете.