Бассейн с крокодилами
Шрифт:
– Надо же, – удивилась я, – посреди рабочего дня пьют по-черному.
Шум усилился, теперь в нем прорывался гневный окрик:
– Давай-давай, шевелись быстрее, пьянь подзаборная!
– И-и-и, – завизжал мужик.
– Буйные, однако, соседи, – вздохнула я.
Володя на мгновение смутился, потом все же раскололся:
– Тут вытрезвитель располагается, вот и свозят сюда всякую шваль.
Сразу стала понятна дешевизна хорошей квартиры. Попробуй всунуть такую местным жителям. Небось ни днем, ни ночью покоя нет, поэтому и спустили цену ниже некуда. А тут покупательница из Москвы, грех не воспользоваться, вот только пьянчуга не ко времени разбуянился.
Решетников со вздохом поглядел на меня:
– Поедем другую смотреть?
– Зачем? – успокоила я хозяина. – Сама я тут жить не собираюсь, а даме, для которой покупаю, так и надо за скверное поведение. Не понравится – сама поменяет.
– Вот это будет трудно, – радостно признался Володя, – никто сюда ехать не захочет, я эту квартирку год с рук сбыть не мог…
Словно боясь, что клиентка передумает, Решетников изо всех сил погнал в контору оформлять документы. Часам к шести в сумочке у меня оказался договор и ключи.
– Здорово, – ликовал Володя, – ловко управились, завтра можете уезжать.
Но в моей голове неожиданно возникла мысль: «А мебель?»
Куда Нюся подевала столы, стулья и кровати из своей квартирки? Может, продала вместе с жилплощадью? Знаю, так иногда делают, покидая навсегда город, а Нюся собиралась жить в Москве… Впрочем, вдруг отдала на хранение? Чтобы разрешить сомнения, я позвонила Зайке и попросила:
– Узнай осторожненько у Нюси, где она жила до замужества, куда подевалась ее обстановка?
– Рада, что у тебя все благополучно, – ответила хитрая Зайка и добавила: – Ну как Киев? Небось теплее, чем у нас?
– Какой Киев? – оторопела я, глядя через окно на улицу, по которой пронизывающий декабрьский ветер гнал колкую поземку.
– Мама, наверное, пирог испекла, – продолжала Ольга, – фирменный, с мясом.
Господи, совсем забыла, что сообщили домашним, будто я отправляюсь к Зайкиной маме на день рождения. Слава богу, никто не помнит, что Марина родилась в августе. А готовила она и впрямь чудесно. Ее пышная, невероятно вкусная кулебяка оказалась бы сейчас очень кстати. Но обедать мне пришлось в небольшом кафе блюдом, которое гордо именовалось «мясо по-французски». Два жилистых кусочка, залитых кисловатой коричневой подливкой. В тот момент, когда я безуспешно пыталась прожевать этот деликатес, зазвонил телефон. Рискуя подавиться, я быстро проглотила неподатливую говядину.
– Мебель она продала вместе с квартирой, – шептала Зайка, – оставила только кое-что на память. Ну, альбомы с фотографиями, несколько картин, бабушкино пианино и свою спальню. С новыми хозяевами договорились так – в двух комнатах они обустраиваются, а в третьей в течение двух месяцев могут находиться Нюшины бебехи. Октябрьская улица, дом 2, квартира 1. Поняла?
Я посмотрела на уныло лежащий на большой тарелке волокнистый ломтик. Жаль, что рядом нет Снапа или Банди – вот кто моментально расправился бы с «деликатесом». Поеду на Октябрьскую, потолкую с людьми, но, думаю, и пианино, и спальня, и картины давным-давно перекочевали в другие руки. Если припомнить, как бедную Нюсю выставили из квартиры, то скорее всего мебель новые жильцы беречь не стали.
Отметив, что в душе вновь начинает шевелиться жалость к обманутой дурочке, я поехала искать Октябрьскую улицу.
Мне не пришлось пускаться в далекое путешествие. Нужная магистраль пролегала неподалеку. Контора Решетникова располагалась именно на этой улице, и я побрела в нужном направлении, чувствуя, как мороз подбирается к носу.
Дом 2 оказался обычной блочной башней. Такие строили по всей России. Двенадцать этажей, один подъезд и замусоренный до последней степени вестибюль. После свежего морозного воздуха мне показалось, что я задыхаюсь.
В нос ударил едкий аромат чего-то тошнотворного. Проскочив мимо лифта на лестничную клетку, я обнаружила шесть одинаково грязных дверей. Цифра 1 была намалевана мелом. Поискав глазами звонок и обнаружив только два свободно свисающих проводка, я стала колотить в дверь ногой. С той стороны послышалось покашливание, и на пороге возник глубокий старик. Не дай бог дожить до таких лет! Маленькую головку покрывала растительность, похожая на цыплячий пух, глубокие морщины бороздами спускались по щекам к шее, глаза сидели так глубоко, что в первый момент показалось, будто в черепе зияют пустые глазницы.
– Чем могу служить?
– Квартиру продаете? – сказала я неожиданно первое, что пришло в голову.
Наверное, дедуля в глубоком маразме, говорить следует с кем-нибудь из домочадцев, вот только дома ли они…
Мафусаил уставился на меня блеклыми глазками и неожиданно заявил:
– Jamaiz de la vie [1] .
Я чуть не свалилась от неожиданности и в растерянности спросила:
– Pourquоi? [2]
– Вы говорите по-французски? – восхитился дедуля. – Входите, мой ангел, потолкуем.
1
Никогда в жизни (фр .).
2
Почему? (фр.)
Я втиснулась в узенькую прихожую. Места тут не было никакого. Слева – вешалка с большим овчинным тулупом, справа – холодильник.
– Раздевайтесь, душечка, – суетился хозяин, – небось продрогли, бедняжечка. Сейчас чайку глотнем с шанежками. У меня правнучка – мастерица печь.
Почти сдернув с меня шубку, дедуля неожиданно крепкой рукой поволок незваную гостью в комнату. Небольшое помещение было почти полностью забито книжными полками. Собрания сочинений Золя, Бальзака, Виктора Гюго, Анатоля Франса – все на французском языке. На обеденном столе лежал томик «Сокровища поэзии». Усаживаясь, я тихонько пробормотала:
Под мостом МирабоТихо Сена течетИ уносит нашу любовь…– Ну надо же, – подпрыгнул на месте хозяин, – я тоже обожаю Аполлинера. Великий поэт!
Пока хозяин готовил чай и разогревал на сливочном масле круглые пирожки с мясом, оказавшиеся и впрямь волшебно вкусными, мы обсуждали поэзию начала двадцатого века. Отхлебнув абсолютно черную жидкость, дедуля с чувством произнес:
– С удовольствием поставил бы вам «отлично». Можете спросить у студентов, меня не так легко расколоть на пятерки. Кстати, у вас прекрасное произношение, с трудом верится, что говорит не коренная парижанка.