Бассейн с крокодилами
Шрифт:
Это точно. Языком я владею в совершенстве. В первые годы жизни в Париже меня принимали когда за немку, когда за голландку, и все из-за слишком твердого «л». Позднее уже никто не сомневался, что я родилась во Франции. Но дедушке знать мою историю незачем, поэтому я ответила:
– Здесь нет моей особой заслуги, просто попались замечательные преподаватели.
– Большая редкость в наше время, – покачал головой дедуля и церемонно представился: – Андрей Франсуазович Витепаш, профессор университета.
– Вот вы, наверное, имеете французские корни…
– Да, – оживился преподаватель, – мой предок был из тех самых наполеоновских солдат, отступавших по Старой Смоленской дороге. Драгун отчаянно голодал и обморозился, вот и пожалела его русская баба из деревеньки Мокеево. Так и пошли в России крестьяне Витепа, «ш» прибавилось потом, для удобства произношения. Затем родичи перебрались в Москву, стали служивыми людьми, чиновниками мелкой руки. Я же божьей милостью поступил в университет – видимо, с генами любовь к французскому передалась. Ну а потом так и остался при almа mater.
– А в Вермь как попали?
– Обыкновенно. Сначала посадили как врага народа, потом запретили въезд в столицу и вновь посадили… Только в 1955-м наконец вышел. Доехал до Верми, здесь и остался. Но не жалею, женился. Знаете…
Опасаясь, что профессор сейчас пустится в длительные и путаные воспоминания, я осторожненько прервала его:
– Как трудно переезжать с таким количеством книг!
– И не говорите, – вздохнул Андрей Франсуазович. – Когда супруга моя – царствие ей небесное, святой была человек – скончалась, я дочери и сказал: «Ну зачем мне одному четыре комнаты? Давай разменяемся». Вот и вышла мне двухкомнатная, а внучке трехкомнатные хоромы. Ну, доплатить пришлось, не без этого… Так еле перебрался, знаете ли. Книги полмесяца увязывал. Хорошо – помоложе был… Пятнадцать лет – это большой срок, а семьдесят и восемьдесят пять – две огромные разницы, как говорят мои безграмотные студенты.
– Как пятнадцать лет? – изумилась я.
– Что так удивляетесь, душечка? Дом построили в 1984 году, один наш преподаватель эту квартирку и получил как очередник. Вот с ним обмен и провернули.
– То есть вы хотите сказать, что живете здесь безвыездно с 1984 года?
– Конечно, а что же в этом странного?
– Сколько у вас комнат?
– Полторы, – усмехнулся профессор и толкнул небольшую дверь.
Я заглянула в открывшееся помещение. Да, такую квартиру действительно нельзя назвать двухкомнатной. В крохотном пенальчике еле-еле поместились небольшая софа и тумбочка, заваленная книгами.
– Тесновато, конечно, – вздохнул Андрей Франсуазович, – но я человек одинокий, мне вполне хватает. Вот надо мной Филимоновы проживают, так у них трое детей. Честно говоря, ума не приложу, как они на ночь устраиваются? А главное – как ухитрились при такой давке троих создать?
– И не меняли больше квартиру? – продолжала я тупо настаивать на своем.
– Зачем? Кто сказал, что я решил продавать жилье?
– В риэлтерской конторе.
– Ошибка вышла, ангел мой. Правда, я рад чрезвычайно: слушал ваш французский как музыку. Даже не представляете, какое удовольствие общаться с собеседником и не поправлять беспрестанно омерзительное произношение.
– Октябрьская улица в Верми одна?
– Конечно.
– Может, домов под номером 2 несколько?
– Как это? – изумился Андрей Франсуазович.
– Ну, допустим, 2а, 2б…
– Нет-нет, – замотал головой профессор.
– Домоуправление где находится?
– Зачем вам?
– Хочу узнать, в какой квартире жила семья Поповых. Бабушка, учительница музыки, и девочка Аня. Старушка умерла в этом году, кажется, весной, а осенью внучка продала квартиру.
Профессор в задумчивости покачал головой.
– Таких здесь не было.
– Точно знаете?
Андрей Франсуазович допил похожий на чифирь чай и с достоинством сообщил:
– Когда в несчастной России началось безобразие, именуемое торжеством демократии, в Верми стало стремительно разваливаться коммунальное хозяйство. Прокладку в кране поменять и то превратилось в проблему, к тому же мастеровой люд принялся ломить за работу такие деньги… Вот мы на собрании жильцов и решили: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Дом наш уникален. В 1984 году его заселили научные работники – преподаватели разных вузов Верми. Зарплаты у всех грошовые, зато руки умелые и мозги на месте. Вот и выгнали всех пьяниц. Ежели неполадки с сантехникой, пожалуйте к Никите Вадимовичу из 75-й. Он доктор технических наук. Коли неприятности с дверями или окнами – Олег Петрович из 12-й тут как тут. Вообще-то он пишет книги об истории Англии, но при этом изумительный столяр, можно даже сказать – краснодеревщик. Сделал мне полки лучше фабричных. По электрике Алевтина Герасимовна мастер. Да что там коммунальные неприятности, у нас и врачи тут свои… Меня же как существо бесполезное и неумелое, естественно, назначили начальством – председателем домового комитета. Слежу, чтобы в тесный коллектив не проникли «новые вермяки». Так что в доме знаю всех поголовно. Никогда тут не жила преподавательница музыки…
Простившись с говорливым и приветливым профессором, я выбралась на улицу и моментально затряслась от холода. Редкие прохожие кутались в дохи и огромные овчинные тулупы, под их ногами, обутыми в пимы, бодро похрустывал снег. На дворе было градусов тридцать, не меньше.
До гостиницы я добралась только к десяти вечера и сразу обнаружила массу «приятных» нюансов. Горячей воды не было. Ее тут, оказывается, после девяти отродясь не бывало. Электричество отключено, и буфет закрыт
– Тут близенько, – сообщила пожилая дежурная, – две остановочки на автобусе отъедете и попадете в ночной магазин. Правда, цены! Но москвичи – люди богатые!
Вылезти вновь на мороз было выше моих сил.
– Здесь нельзя такси взять? – спросила я, вынимая кошелек.
Через полчаса в моем номере появилась тарелка с горячей картошкой, утопавшей в растопленном сливочном масле, а поверх нее громоздилась горкой квашеная капуста. Принесли очень крепкий обжигающий чай со сладкими булочками и вареньем. На стол водрузили большой фонарь, работавший на батарейках.
– У сына в автомобиле взяла, – пояснила дежурная, устанавливая источник света, – в номерах ни свечей, ни ламп керосиновых не держим – пожара боимся. Люди-то ненормальные, напьются и дрыхнут, а ты следи за ними… Если помыться хотите, Петьке скажу, ведрами воды снизу натаскает, там газовая плита есть, вмиг согреется…
Но я отказалась. В номере собачий холод, лягу спать немытая, даже зубы чистить не стану…
В семь утра позвонил Решетников.
– Билет на Москву покупать?
– Боже, – простонала я, – ну зачем так рано, ни свет ни заря!
– Как? – изумился Владимир. – Уже почти одиннадцать.
Ничего не понимая, я уставилась на свои часы от Картье.
– На моих пять минут восьмого.
– Так это по московскому времени, – рассмеялся Решетников.
Ну надо же, совсем упустила из виду смену часовых поясов. Во сколько же я тогда заявилась вчера к профессору в гости? Небось вытащила старика из постели…