Бастард де Молеон
Шрифт:
– Я запрещаю тебе брать что-либо, Хафиз, – приказал Жильдаз.
От проницательного Мюзарона не ускользнуло, что Хафиз еле сдерживает ярость.
– Известно, что мавры очень жадные, – сказал Мюзарон Аженору, – а этот жаднее мавра и еврея, вместе взятых, поэтому он и бросил на своего приятеля Жильдаза такой алчный взгляд.
– Полноте, все мавры уродливы, Мюзарон, и только черт может что-либо разобрать в их гримасах, – со смехом возразил Жильдаз и вернул Хафизу кинжал, который тот судорожно схватил.
По знаку своего господина Мюзарон
Но тут во дворе появился писец графа де Лаваля.
Его остановили, Мюзарон позаимствовал у писца пергамент, перо и написал следующее послание:
«Благородная госпожа, Вы подарили мне счастье. Через месяц, то есть на седьмой день будущего месяца, я приеду в Риансерес и буду ждать бесценный предмет, который Вы мне посылаете. Я не отрекусь от военного ремесла, потому что хочу стать знаменитым воином, чтобы прославить мою возлюбленную. Но Испания больше меня не увидит, – клянусь вам Христом! – пока меня не призовете Вы или же беда помешает Аиссе встретиться со мной, в случае чего я, чтобы ее найти, спущусь даже в ад. Прощайте, благородная госпожа, молитесь за меня».
Рыцарь поставил крестик внизу пергамента, а Мюзарон вывел его подпись:
«Сеньор Аженор де Молеон».
Пока Жильдаз прятал под кольчугу письмо Молеона, сидящий верхом на лошади Хафиз следил – он был больше похож на тигра, чем на верного пса, – за каждым его движением. Он заметил, куда Жильдаз спрятал письмо, и после того, казалось, перестал интересоваться происходящим, словно он устал смотреть на свет Божий и глаза ему стали не нужны.
– Что вы намерены делать теперь, славный Жильдаз? – спросил Аженор.
– Я еду обратно на своем неутомимом коне, сеньор… Через две недели я должен вернуться к моей госпоже: таков ее приказ, и потому мне надо спешить. Правда, я заехал не слишком далеко, говорят, есть короткая дорога через Пуатье.
– До свидания, Жильдаз, прощай, добрый Хафиз! Но, видит Бог, если ты отказываешься от награды сеньора, то примешь подарок от друга.
И Аженор снял свою золотую цепь, которая стоила сто ливров, и надел ее на шею Жильдазу.
Хафиз улыбнулся, и эта дьявольская улыбка как-то загадочно озарила его лицо.
Жильдаз с восторгом принял дар, поцеловал Аженору руку и двинулся в путь.
Хафиз ехал позади, словно притягиваемый блеском золотой цепи, подрагивающей на широких плечах его господина.
XXXII. Возвращение
Молеон немедленно собрался в дорогу.
Он был вне себя от радости. Отныне ничто не разлучит его с возлюбленной, и любовь их будет безмятежной… Богатая, красивая, любящая Аисса являлась ему как сон, который Бог ночью посылает людям, чтобы они не забывали, что существует не только земная жизнь.
Мюзарон разделял восторг своего господина. Построить, например, большой дом в Гаскони, где земля так плодородна, что кормит даже лодыря, обогащает труженика и становится раем для богача; распоряжаться
Молеону уже грезилось, что он целый год сможет отдыхать от войны, ибо всего себя он отдаст Аиссе, потому что он должен посвятить ей, да и себе, хотя бы год безмятежного счастья в награду за великое множество горестных часов.
Молеон с нетерпением ждал возвращения графа де Лаваля.
Этот сеньор тоже собрал у многих знатных бретонцев крупные суммы, предназначенные для выкупа коннетабля. Когда писцы короля и герцога Бретонского проверили свои счета, оказалось, что половина из семидесяти тысяч золотых флоринов уже собрана.
Молеону казалось, что этих денег достаточно, он надеялся, что остальные внесет король Франции; довольно хорошо зная принца Уэльского, он был уверен, что англичане отпустят коннетабля, получив лишь половину выкупа, если только их политические интересы не заставят держать Дюгеклена в плену, даже если будет доставлена вся сумма.
Но для очистки своей щепетильной совести Молеон с королевским знаменем объехал всю остальную Бретань, взывая к ее народу.
Всякий раз, въезжая в какой-нибудь городок, он издавал горестный клич:
– Славный коннетабль в плену у англичан. Люди Бретани, неужели вы оставите его в неволе?
И всякий раз, повторяем мы, когда по этому печальному поводу он встречался с такими набожными, отважными и замкнутыми бретонцами, до него доносились те же вздохи, то же возмущение, а бедняки говорили друг другу: «Скорее за работу, придется нам меньше есть черного хлеба, будем копить монету на выкуп мессира Дюгеклена».
Таким способом Аженор собрал еще шесть тысяч флоринов, вручил их людям графа де Лаваля и вассалам госпожи Тифании Рагенэль, к которой заехал попрощаться перед отъездом.
Но тут его охватило одно сомнение. Теперь Молеон мог уехать, ведь ему предстояло забрать свою возлюбленную; но его миссия посла была исполнена не до конца.
Ведь Аженор, пообещавший донье Марии никогда не возвращаться в Испанию, должен был привезти Бертрану Дюгеклену деньги, его стараниями собранные в Бретани, эти драгоценные деньги, прибытия которых, вероятно, с тоской ждал пленник принца Уэльского.
Аженор, раздираемый между этими двумя обязанностями, долго колебался. Клятва, которую он дал донье Марии, была свята; привязанность и уважение к коннетаблю тоже были для него святы.
Он признался в своих тревогах Мюзарону.
– Все очень просто, – сказал находчивый оруженосец. – Попросите для охраны денег у госпожи Тифании конвой из дюжины вооруженных вассалов, граф де Лаваль добавит четверых копьеносцев, король Франции, если только ему ничего не придется платить, даст еще дюжину солдат. С таким отрядом, во главе которого будете вы, деньги в полной сохранности можно довезти до границы.