Бастард де Молеон
Шрифт:
– А я заведу их так далеко, что ни один из них не вернется во Францию, клянусь вам в этом, мой дорогой король, – сказал Дюгеклен. – Они хотят войны, ну что ж, с Божьей помощью мы им ее дадим.
– Это я и хотел сказать, – продолжал Молеон. – Мессир Бертран дополнил мою мысль.
– Но кто вы? – спросил король, с удивлением глядя на молодого человека.
– Сир, я простой рыцарь из Бигора, – ответил Аженор, – и служу в одном из этих отрядов, как уже говорил вашему величеству.
– Давно ли? – спросил король.
– Уже четыре дня, сир.
– И как вы оказались в отряде?
– Расскажите, рыцарь, – предложил Энрике. – Вы только выиграете от вашего рассказа.
И Молеон рассказал королю Карлу V и Бертрану Дюгеклену историю своей
XV. Как Молеон вернулся к капитану Гуго де Каверлэ и о том, что за этим последовало
Карл V был по-настоящему мудрым, постоянно размышляющим о делах королевства правителем, чтобы сразу же не понять всю ту пользу, которую он может извлечь из создавшегося положения, если события пойдут так, как их намеревался подготовить Молеон. Англичане, лишившись поддержки наемных отрядов – этих цепов, которыми они молотили страну, – неизбежно были бы вынуждены оплачивать войска, заменяющие те отряды, что сами добывали деньги, ведя доходную для себя войну и разоряя королевство. Благодаря этому Франция получила бы передышку, во время которой новые учреждения дали бы французам немного покоя, а королю позволили бы осуществить большие работы, начатые им по украшению Парижа и улучшению финансов.
Что касается войны в Испании, то большого риска Дюгеклен в ней не видел. Французское рыцарство превосходило силой и уменьем всех рыцарей мира. Поэтому кастильцы должны были потерпеть поражение; кстати, Бертран намеревался не щадить отряды наемников, отлично понимая, что, чем более дорогой ценой достанется ему победа, тем выгоднее она будет для Франции, и чем больше трупов отставит он на испанских бранных полях, тем меньше грабителей вернется с ним в королевство.
Политика в ту эпоху была совершенно эгоистической, то есть полностью зависела от отдельных людей; никому еще не пришла мысль установить принципы международного права, что упростило бы решение вопросов войны между королями. Каждый сеньор вооружался сам, рассчитывая на собственные ресурсы, на силу убеждения, принуждения или денег, и благодаря силе своего оружия добивался права, которое многие люди признавали за ним.
«Дон Педро казнил своего брата и убил мою сестру, – рассуждал Карл V, – но он будет считать, что был вправе так поступить, если я не сумею ему доказать, что он был неправ».
«Я старший, потому что родился в 1333 году, а мой брат дон Педро – в 1336, – размышлял дон Энрикеде Трастамаре. – Мой отец Альфонс был помолвлен с моей матерью Элеонорой де Гусман; поэтому она, хотя он на ней не женился, действительно была его законной супругой. Только случай сделал меня бастардом, да, случай, так все считают. Но, словно этой главной причины оказалось недостаточно, Небо обрушивает на меня особые оскорбления и взывающие к мести преступления моих врагов.
Дон Педро хотел опозорить мою жену, он убийца моего брата Фадрике, наконец, он убил сестру короля Франции. Посему у меня есть основания свергнуть дона Педро, ибо, если мне это удастся, я, по всей вероятности, займу на троне его место».
«Король по праву и законнорожденный, я женился по договору, сделавшему Францию моей союзницей, на юной принцессе королевской крови по имени Бланка Бурбонская, – рассуждал дон Педро. – Вместо того, чтобы любить меня, как предписывал супружеский долг, она полюбила моего брата дона Фадрике, и, словно мало было того, что меня принудили к этому политическому союзу, моя жена встала против меня на сторону моих братьев Тельо и Энрике, которые воюют со мной. Это преступление – государственная измена. Более того, она осквернила мое имя с моим третьим братом, доном Фадрике, а подобное преступление карается смертной казнью; я казнил дона Фадрике и Бланку – это мое право».
Правда, когда дон Педро оценивал свое положение, желая убедиться, прочная ли опора у этого права, он видел,
Все приготовления при дворе Франции быстро закончились. Король Карл потратил лишь столько времени, сколько ему понадобилось, чтобы передать меч коннетабля в руки Бертрану Дюгеклену и произнести перед знатью и принцами речь, в которой он, сначала объявив о чести, оказанной им бретонскому дворянину, призвал их повиноваться новому главнокомандующему. Потом, поскольку для задуманной кампании прежде всего надлежало добиться сотрудничества наемных отрядов, сохраняя это в тайне из страха перед тем, что Педро за большие деньги сможет купить не помощь их командиров в Испании, но их пребывание во Франции (это, естественно, помешало бы королю Карлу V перенести войну за границы страны), король Карл V простился с Бертраном Дюгекленом и рыцарем Молеоном, который должен был представить коннетабля наемникам.
Граф Энрике де Трастамаре, заручившийся поддержкой короля Карла, следовал с ними как обыкновенный рыцарь.
Поездка совершалась без пышности. Послов короля сопровождали только личные оруженосцы, прислуга и дюжина солдат.
Вскоре послы увидели Сону и бесчисленные палатки наемников; опустошая терзаемые ими окраины Франции, их отряды постепенно продвигались к центру страны, словно охотники, гонящие перед собой дичь; они, подобно другой орде варваров, ждущих нового Аэция, [106] объединили свои знамена на плодородных равнинах.
106
Римский полководец Аэций (около 390–454) в 451 г. вместе со своими союзниками-варварами разгромил на Каталаунских полах полчища вождя гуннских племен Аттилы.
Аженор поехал вперед, для безопасности оставив коннетабля в укрепленном замке Ларошпо, пока принадлежавшем королю Карлу; приняв эту меру предосторожности, он сразу же решительно бросился в по-прежнему расставленные сети наемных отрядов.
Он попался в западню, устроенную отрядом, командир которого был почти столь же знаменит, как и мессир Гуго де Каверлэ; его звали Смельчак, в этот день он стоял в авангарде. Аженора привели к нему, но, поскольку Молеон не намеревался дважды выплачивать выкуп, он потребовал повести его к господину Гуго де Каверлэ, в палатку которого его ввел сам Смельчак.
Грозный предводитель наемников удовлетворенно зарычал, увидев своего бывшего пленника, или, вернее, своего будущего товарища.
Не говоря ни слова, Аженор подтолкнул вперед Мюзарона, который достал из кожаного, плотно набитого благодаря щедрости графа Энрике и короля Карла V мешочка тысячу турских ливров, разложив их на столе.
– О, вот истинно благородный поступок, дружище, – сказал мессир Гуго де Каверлэ, когда последняя стопка серебряных монет поднялась рядом с девятью другими. – Признаться, я не ждал, что снова увижу тебя так скоро. Значит, ты свыкся с мыслью, сперва сильно тебя напугавшей, жить среди нас?
– Да, капитан, ведь настоящий солдат может жить всюду, и так, как ему нравится. И кстати, я подумал, что добрая новость всегда приходит вовремя, а я везу вам такую необыкновенную новость, которой, я уверен, вы даже и ожидать не могли.
– Вот как?! – воскликнул Каверлэ; услышав эти слова, он стал опасаться козней Молеона, который мог взять назад свое слово. – Ну и ну! Необыкновенную новость, говоришь?
– Господин капитан, недавно я говорил о вас королю Франции, – продолжал Молеон, – к кому, как вы знаете, меня послала перед смертью его сестра, и рассказал ему о той бескорыстной учтивости, с какой вы отнеслись ко мне.