Бастард
Шрифт:
Может быть, шпион?
Ему очень не хотелось так думать — после всего, что было. А было множество ловушек, и в каждую из них Станко не надо было даже толкать сам угодил бы, не окажись рядом проводника…
Все это верно, но кто такой Илияш? Откуда он знает громкое слово бастард? «Незаконный сын знатной особы»… И что за счеты у него с князем Лиго? Как зло он сказал тогда у костра: убей его…
— Осторожно, — бросил идущий впереди Илияш, перелезая через поваленный ствол.
Станко тряхнул мешок, поудобнее устраивая его между лопатками, и продолжал свои молчаливые рассужденья.
Опять-таки, если Илияш не из простых, почему он стражников боится, как школьник розги? Может быть, князь специально за ним охотится? Может быть…
Ноги Станко соскользнули, он потерял опору и сорвался куда-то вниз. Не очень глубоко. По сапогам застучали комья глины. Где-то наверху ахнул Илияш.
Станко, скорее раздосадованный, чем испуганный, стоял на дне широкой ямы; влажная стенка ее осыпалась в том месте, где ее потревожили сапоги, локти и колени неловкого путешественника. И еще — стена была вся испещрена дырами, как ломоть хорошего сыра.
— Стой на месте, — Станко показалось, что голос Илияша странно изменился.
Станко опустил взгляд.
Из круглой дырочки, темной норки в сырой стене показалась плоская треугольная голова. Полоснул воздух тонкий раздвоенный язык; голова поднялась, закачалась, как на пружине, и матово блеснула бронзово-черная чешуя.
Станко отшатнулся. Змея смотрела ему в глаза — прямо, неотрывно, а из множества нор уже радостно выглядывали ее товарки.
Станко задрожал и отступил. Под ногами подминалась жирная земля, и, мельком взглянув вниз, он вскрикнул и замер — прямо у его сапог покачивались треугольные головы.
Он боялся змей. Он с детства очень боялся змей, с тех самых пор, как во время сенокоса умер от укуса гадюки мальчишка — один из его обидчиков. Мальчишка носился в горах сена, шумный, обалдевший от счастья — чтобы через минуту забиться на земле, крича от ужаса, и умереть в корчах, и оставить на руках обомлевшей матери только синий, раздувшийся маленький труп…
Станко огляделся. Кое-где яма поросла травой, и у противоположной сырой стены валялась на боку корзинка — птичье гнездо. Внутри него полно было битой скорлупы, а рядом грязной грудой перьев лежала сама хозяйка дохлая пичуга.
— Стой на месте! — отрывисто повторил Илияш. Голос его донесся до Станко глухо, как сквозь вату.
Змеи продолжали лезть изо всех дыр. Оцепеневшему Станко показалось, что сырые стенки ямы на глазах обрастают черным, шевелящимся ворсом. Тусклые глазки безучастно смотрели парню в лицо, раздвоенные языки подрагивали, будто дразнясь.
Он скорее почувствовал, нежели услышал шорох чешуи, скользящей по голенищу. Нервы его не выдержали. Завизжав, как девчонка, Станко изо всех сил затопал ногами, пытаясь сбить, отшвырнуть, вдавить треугольные головы в мякоть земли.
— Не двигаться! Не двигаться!! — надрывался Илияш, но Станко уже не мог остановиться. Он лупил и давил, и несколько тварей, лишившись в пылу боя голов, теперь корчились на дне ямы, как толстые блестящие шнурки. Со стенок, утыканных норами, теперь сползал на дно сплошной шипящий поток. Птичье гнездо и мертвый комок перьев скрылись под грудой извивающихся тел.
— Станко!
Сразу несколько пар челюстей бессильно соскользнули, пытаясь прокусить голенище. Он успел сбросить тварь, взбирающуюся по сапогу вверх; змеи уже не ползали, не извивались — они просто кишели.
Станко метался, в мыслях своих уже сто раз укушенный и тысячу раз мертвый. Прямо перед лицом у него вдруг оказалась стенка со змеиной головой, выглядывающей из укрытия; в ту же секунду — ему показалось, что он бредит — голову эту накрыла плотная темная ткань.
— Сюда! Скорей!
К нему тянулась чья-то рука… Судорожным движением сбросив с ноги цепкие змеиные объятья, Станко качнулся вперед, позволяя этой руке схватить себя за шиворот.
Одеяло, наброшенное на стенку, уже злобно шевелилось; Станко увидел, как треугольная голова мелькнула у самого лица Илияша, и в ответ ей мелькнул кинжал… У него красивые руки, отрешенно подумал Станко. Он не сбивал кулаки о колоду…
Рывок. Станко проехался животом по стенке ямы, чувствуя под тканью змеиные тела… Еще рывок — он был уже на поверхности, на траве, и, вскочив как сумасшедший, принялся колотить себя по коленям, по бокам, сбивая и стряхивая воображаемых змей.
Илияш привел его в чувство, ухватив за волосы и рывком повернув лицом к яме. Над кромкой ее покачивались треугольные головы.
Потом они отступали — вернее, бежали без дороги и направления, ветки били по лицу, и Станко видел только мятую траву, да желтую глину, да ботинки Илияша… Мокрые, как мыши, задыхающиеся, остановились не на полянке даже — на узком пространстве между тремя соснами.
Тут Илияш повернулся к Станко лицом. По щекам, по бровям, по бороде его крупными каплями стекал пот. Двумя широкими шагами подойдя к парню, Илияш наотмашь ударил его по лицу.
Станко сел в траву — да так и остался сидеть.
Ночью ему стало плохо.
Изо всех сил обхватив колени, он лежал на сырой земле и всхлипывал. Он слаб. Ему не выдержать этого пути. С него хватит. Он пробовал, он сделал все, что мог…
Он раскачивался, пытаясь унять дрожь, но кругом была только ночь, только смерть, только ужас. Подобное чувство он испытал лишь однажды когда трехлетним малышом потерялся на ярмарке.
Вокруг стояли гам и хохот, множество незнакомых, шумных, грубых или слащаво-добродушных людей… Перед ним был целый лес чужих ног, обутых в сапоги и деревянные башмаки, поднимающих пыль, топающих по своим делам… Он чуть не попал под телегу, и возница посмотрел в его сторону мутным, ничего не выражающим взглядом — одним мальчиком больше, одним меньше… Не путайся под ногами! Кто-то раздавил в пыли помидор, и тот вывалил на дорогу кроваво-красные внутренности… Станко был потерян, забыт навсегда, обречен, одинок, и только отчаянный рев, в который он вложил всю душу и весь свой страх — этот рев принес облегчение, и этот рев издалека услышала в базарной многоголосице его перепуганная мать…