Бастион: война уже началась
Шрифт:
– Брысь отсюда, – нашелся он.
– Нет, не гони ее, она хорошая… – Динка прислонилась к его спине, задышала с хрипотцой.
Он повернулся, обнял ее за плечи. Она уже готова была упасть. Качалась, как пустотелая тростиночка, смотрела на белку, но что видела? В ее лице, источенном и потрясенном, было много необычного. Он не часто сталкивался с подобными лицами. Должна быть в женщине загадка. Но также подсказка и отгадка. Не нужно связываться с «нерешаемыми» женщинами.
– Не смотри на меня, – прошептала она, обращаясь непонятно к кому. – Я старая, больная…
– Ты не старая, – боясь показаться малоубедительным, запротестовал он.
– Еще какая… Знаешь, эти жизненные университеты меня доконают… Я уже не могу идти, честное слово… Перед глазами только белка… Ничего не вижу. И ноги стерла. Если ты меня донесешь…
Он погладил ее по головке.
– Ну хорошо, мы будем поспешать медленно. Медленным шагом, робким зигзагом – помнишь? Три кэмэ до грунтовки. За час осилим.
– За два.
– Ну пусть за два, – согласился он. – Давай руку, старая-больная…
Мы идем по обратному пути людей в камуфляже, рассуждал он. Будем считать, что это очень здорово. Если лес поделен на зоны ответственности между подобными группами, то вероятность новой радостной встречи теоретически равна нулю, до тех пор, разумеется, пока они не пойдут обратно (если пойдут).
Он еще не подозревал, что неожиданности в лесу бывают самые разные. И очень редко приятные.
Не отмерили они и трехсот метров, как Динка вновь закочевряжилась:
– В туалет хочу…
О миллион терзаний! Водички обпилась, женщина?
– У тебя помимо прямой кишки других нет?
– А я знаю?
– Так сядь за деревце и опростайся, кто тебе не дает? Мосты еще не развели. Мы с белками отвернемся, мы ленивы и не любопытны.
Она заколебалась. Стала нервно озираться.
– Нет, я так не могу. Ты не понимаешь…
Ну да, куда нам понять эту мягкотелую интеллигенцию. Из любой естественной надобности делают проблему.
– Да, конечно, – улыбнулся он. – Для некоторых слоев населения сесть под кустик так же невероятно, как лицезреть цветение папоротника. Видишь ложок? – Он развернул ее худые плечи и ткнул в небольшую лощинку метрах в двадцати, поросшую полынью. – Сбегай, разомнись. Я не буду подглядывать.
Она ушла, пьяно шатаясь, а он стоял, ковыряя сосну, и рассуждал о том, что лошади кушают овес и сено, а недобрые предчувствия на пустом месте не рождаются…
Когда по прошествии двух столетий Динка взревела из лощины пронзенной белугой, он уже не думал о том, что не все ладно в датском королевстве. Он несся через лес, сжимая кулаки.
Динка выбиралась из лощины, судорожно хватая полынные метелки. Метелки выскальзывали, она падала, опять выбиралась.
– Не ори, – шикнул он. – Весь лес соберешь. Что еще случилось, ради бога?
Подал ей руку, помог подняться. Ф-фу ты… Аж взмок от волнения. Перенапрягся. Она сделала глупые глаза (несложно) и показала пальчиком куда-то вниз:
– Т-там…
Т-там, только там… «Там» были неприличные заросли. Но в них действительно что-то лежало.
– «Навозну кучу разрывая, петух нашел жемчужное зерно», – задумчиво блеснул Туманов. – Постой-ка здесь.
– Ой, а может, не надо? – пискнула Динка.
– Может, и не надо, – он пожал плечами. – Но что-то нам подсказывает обратное… Ты смотри, не уходи. Я еще вернусь.
И преодолевая возникшее в горле ощущение тошноты, стал спускаться.
Т-там, только там… Их было трое – гавриков. Лежащий сверху, очевидно, в свое время умер не до конца и пытался выбраться из-под вороха травы, которой их забрасывали наспех, чем под руку попалось. Но не выбрался, поскольку таки умер. Однако замысел попортил. Наружу торчали скрюченные пальцы и пятнистый рукав. Туманов приблизился, поводил носом. Запашок присутствовал, хотя и не особо. «Да свеженькие мы, свеженькие… – говорила рука. – С утреца, с пылу, с жару, лежим, не протухли. Вынимай скорей, заждались…»
– Вот вам, парни, и Корюжный, которого вы потеряли, – пробормотал он. Обогнул трупы, взялся брезгливо за рукав, потянул. Верхний покойник скатился на землю, разбросав ноги. Обозначились еще двое.
Одеты в защитное. Здравствуйте, девочки… Что бы это значило? Он всмотрелся. Кончили вояк жестоко, но крови не было. Убийца действовал профессионально, с огоньком – наносил безукоризненные удары, временно выбивающие из реалий, а потом руками, будто кошмарными средневековыми гарротами, детищем добрых монахов, сжимал шею и душил: у всех покойников на горле синие пятна, глаза вытаращены, а выраженьица – ну как бы хотят чего-то спеть.
Возраст – лет тридцать – тридцать пять. Один похож на корейца, другой на кавказца («дарагой, ну ты и атмачыл…»), третий – на нашего брата, кота Матроскина. Вот он – Корюжный, пропащая душа. Морда широченная, брови лохматые, челюсть – уступом. Такого вырубить – нужно силу иметь охрененную.
Однако вырубили.
Туманов озадаченно потер макушку. Либо убийца крутой ниндзя, либо те сами согласились. Иного как-то не выходило. Чудны твои дела, господи.
Еще раз обошел вокруг могильника. Залез под кусты. Оружия не обнаружил. Подсумки на поясах убитых хранили две пачки печенья «Чайное», тюбик с дэтой и колоду обсусоленных карт. Кобура Корюжного и того не хранила. Помявшись, он стал обшаривать карманы. Ничего. Две зажигалки, пачка «Мальборо», несколько леденцов бийской кондитерской фабрики – никакая не находка. Вот кабы не бросил он курить в прошлом квартале – тогда, конечно, приятно. Хотя, впрочем…
Он выудил сигарету, прикурил, затянулся во все легкие. Кашлянул, но не грубо. Табачок-то благородный.
– Эй, – обернулся. – Ты там?
– Там, – пискнула с обрыва Динка.
– Поди-к сюда.
– Не-е… Хренушки тебе. Я боюсь покойников…
– А чего нас бояться? Мы не блохастые, – съехидничал он утробным баритоном, да так не в строку, что самому стало противно. – А-а, и черт с тобой, – махнул рукой и бормоча под нос: «Уж ты прости меня, погибшее, но доброе созданье…», принялся расстегивать на мертвеце обмундирование.