Бастион: война уже началась
Шрифт:
– Ты точно решил сдернуть?
– Да, дядя Паша. Завтра машина поедет в Володарку за рыбой. Кухонные говорили, «ГАЗ» «шестьдесят шестой», там брезента полкузова, спрячусь, потом выпрыгну…
Прятаться Леха умел с детства. Правда, от мамы с папой, а не от вооруженных идиотов.
– Почему не сегодня?
– Если до шести, когда лаборатория закрывается, не появлюсь, то будут искать. А до восьми вам не уйти. Слишком много охраны на территории… Серых.
– Хорошо. А после восьми я как уйду?
– Вот ключ, – Леха протянул согнутую из шестигранника загогулину с треугольной выемкой. – У меня еще… Не проблема. С охранником как-нибудь… От ворот бетонка ведет, в сторону сетки. Перелезете? Она высо-окая…
– Не твоя забота, выкручусь.
Память уже работала. От «пятерки» до родной «восьмерки» ходу метров сто двадцать. Есть мнение, что и не придется перелезать через сетку.
– Слушай, здесь какая-нибудь подсобка есть? Инструмент там, инвентарь, лом железный…
– От вашей двери, через одну, на плане – аппаратная, не знаю, что такое, но там еще варят чего-то, сваркой то есть…
– Ладно. Теперь слушай внимательно. Доберешься до Октябрьского, но чтоб никто не видел, зайдешь в райотдел ментуры, есть там такой капитан Селиванов, Валентин Константинович, скажешь, чей племянник, расскажешь, откуда пришел и чем здесь занимаются. Подашь заявление – официально, пусть зарегистрируют… Губского помнишь? Льва Васильича?
– Н-немного.
– Селиванова попросишь позвонить. Тоже все расскажешь. Пусть они тебя где-нибудь пристроят и жди меня.
– Дядь Паш… А они точно – с этими – не связаны?..
Туманов невольно улыбнулся:
– У ментуры, Алексей, есть масса недостатков, но в такое дерьмо она еще не влазила.
Хочется верить в родное племя фараоново.
– Все, топай. Удачи и будь осторожен.
– И вам, дядь Паш… Постойте, вот возьмите, может, пригодится. – Племянник слазил в карман и вынул крохотный пузырек с розовыми таблетками. – Вдруг пригодится?
– Да ты не «экстази» ли ширяешься? – хмыкнул Туманов, рассматривая пузырек на свет. – Дискотеки посещаем, Алексей?
– Да сами вы, – обиделся племянник. – Это провигил, таблетки от сна. Между прочим, в Штатах одна такая таблетка стоит пять долларов, а нам за так выдают – ночами часто вкалываем. Беспохмельные они, дядя Паш, не волнуйтесь. Сон отрубает начисто. Берите, я еще возьму.
– Юморист ты у меня, родственник, – улыбнулся Туманов. – Ну давай, коль беспохмельные. Удивительная штука жизнь – вдруг и впрямь пригодится?
Вот так откроешь дверку – а там комитет по встрече: мы за тобой, а ты – к нам, на ловца. Ей-богу, страшно. У Шубина так страшно не было. Открыл… Никого. Вряд ли из Лешки за месяц сволочь слепили, хотя кто ведает их возможности, могли – но зачем такие выкрутасы? Надо – пришли, взяли, обработали…
Двери с глазами – это «лабы», а серая? Туманов толкнул… Даже не заперто, чего тут запирать-то? – тупик, клетушка два на три, сварочный аппарат, баллон, еще одно кресло, видимо, строгают, мерзавцы… железяки. Трубы, уголки, двутавровые балки. Больно уж здоровенные, заразы, места нет такими махать. А это что в брезентухе? Развернул. Электроды. Ну и ну, оружие… Да бог с ним, сойдет! На выход, живо на выход. Не задерживать. Там охранник заждался. Он просто обязан там быть. К сожалению. Для него.
Спим на посту и ноги немытые на стол? Журнальчик глянцевый. Читать, наверное, умеет. Подписи под картинками. А племянник говорил – зомби… Чего там у нас такое? «Моделист-конструктор», нет? Ясненько – «Страна игр. Х-ВОХ». Парня явно перезомбировали. Проснулся. И глаза ясные. С добрым утром.
В голове произошла странная штука. Туманов в один момент забыл, что такое хорошо, а что такое плохо. Охранник еще снимал ноги со стола, когда он, почти без замаха, как нож, вонзил тупой электрод в горло, под кадык, и запоздало (прости, друг, хотел промазать…) сообразил, что все сделано, если отбросить гуманизм, правильно – теперь сука серая не заорет. Нечем. Туманов отдернул руку – кровь заливала серую рубашку, ярко-желто-оранжевый журнал, палевую поверхность стола… Рубашку – это зря. Ну ничего, ничего, свеженькая, отмоем… Где тут, в этом доме, кран?..
Сердце колотилось, как в финале напряженной пробежки. А бежать еще предстояло… Все. Успокоились. Приняли солидный вид. Переживать – это после, если дадут. Калитка в воротах заскрипела, кто рядом – обязательно услышит. Переждать в кустиках – ни сил, ни терпения. Рвать надо, рвать… Подстанция – вот она. Забирались в нее восемнадцать лет назад и курили Амирову «шалу», пока капитан Пермитин не поймал всех троих, хохочущих, и не устроил бросок ползком на полкилометра – вокруг сооружения. Чуть не сдохли. А сейчас – рысью, на ногах, и дай боже грешнику смыться, потом отмолит…
На полном ходу он свернул за подстанцию. И чуть не ошалел от неожиданности…
…Дождь прошел недавно… Чистый воздух и запах хвои привели меня в чувство. А я и не надеялась. Всему есть предел, и моей выносливости – она тоже не резиновая. Исходя из пережитого, я должна была лечь и не встать. Ан нет, сама шлепала по лужам, придерживаемая под локоток. Ноги, правда, разъезжались, и икала я на всю округу. Но это так, рецидивчик. Остаточное явление. Главное, чтобы голова была на месте. Посему и приходилось твердить, как заклинание: вот это лес, вот это я. Вот это песенка моя… Я иду по алтайской тайге, вдоль сетки – вон она, ячеистая, доплюнуть можно; птички чирикают над головой и летают где-то там – «выше леса стоячего, ниже облака ходячего»… Рядом классный парень, назовем его Шурик, он держит меня под ручку, и если я не дам ему по репе, то и он не даст – потому что вышколен. Ать-два… А окрест, окромя нас с Шуриком – никого. Ни изуверов, ни их творений. Лишь вода на траве и кусочек тайги, как маскировочное явление.
Показалась трансформаторная будка цвета хаки. За ней – отворот на смежную «трассу». Скопление многолетних кустов, везде где можно – вдоль дорожек, перед сеткой. И еще один охранник в сером…
Он вывернул внезапно, из-за будки. Явно спешил, потому что шел размашисто, целеустремленно. Мы едва не столкнулись. Он оторопел, испугался. Да и вообще он был какой-то не такой охранник. Нижняя часть лица отсвечивала стальной щетиной, рубашка кое-как заправлена, мокрая, штаны – на вырост, гармошкой. И глаза не от мира сего…