Бастион: война уже началась
Шрифт:
Я отдалась на волю форс-мажора. Испытаньице, уготованное мне на сей раз, явно не было рассчитано на слабые поджилки (впрочем, как и предыдущие). Одна отрада – они вкатили мне что-то расслабляющее. Как всегда перестарались. Я передвигала ноги со скоростью сонной черепахи, я просто не могла идти быстрее, любые попытки ускорить движение терпели крах: суставы скрипели, как ржавые уключины, ноги обрастали путами, пудовыми гирями – со стороны могло казаться, что я плыву против бурного течения, расходуя массу энергии, а по результатам уподобляясь той горе, которая рождает мышь…
Моя новая Голгофа располагалась глубоко под землей. Очень глубоко. Практически в аду. После трех уколов, сделанных последовательно,
Это был душный коридор, тускло освещенный красноватыми лампами. Царило зловоние. По бокам располагались зарешеченные камеры, а на том конце – чернел продолговатый проем. До него было метров пятьдесят.
Дверь за спиной, сваренная из швеллера и стальных листов, отрывисто лязгнула. Я осталась одна с обитателями камер…
Условия эксперимента были просты и понятны. Мне предстояло пройти по коридору и сгинуть в проеме. Всего лишь.
Медленно, с усилием переставляя ноги, я тронулась в путь. Камеры (а по сути два узких узилища, идущие параллельно коридору) ожили. Обитатели зашевелились. Кто-то стал подниматься, кто-то припал к решеткам. Кто-то пытался заговорить…
Это были странные арестанты. В принципе, нечто аналогичное со времен памятной перестройки наблюдается в злачных местах Руси: на вокзалах, в подвалах, теплотрассах, всевозможных бойлерных, коллекторных, где кишмя кишат бомжи. Уродливые, гниющие существа, за годы бродяжничества растерявшие человеческий облик… Иного сравнения я не подберу. Но и оно натянуто. Обитателей здешней каталажки не стоило причислять к отбросам «свободного общества». В отличие от последних их лица не были пропитыми. В отличие от бомжей, которые знают отдельные слова и умеют их произносить, эти не умели. Хотя, возможно, знали. Когда-то. Они общались преимущественно языком стонов и нечленораздельных бормотаний. Отличие третье – они не носили одежд. Их лица и туловища отливали грязно-серым, были безнадежно уродливы, конечности и головы деформированы. У одних сплющены, у других – нелепо выгнуты. Тела полосовали струпья, язвы, какие-то открытые гнойные нарывы, окруженные кусками отстающей кожи, животы вздуты, половые признаки смазаны…
Серая масса прилипла к решеткам, хаотично заколыхалась. Какой-то макроцефал опрокинул жестяной таз, и пахнущая испражнениями жижа потекла в коридор, едва не уделав мои пятки.
«Во угораздило», – думала я, медленно передвигаясь меж двух рядов шелудивых лиц. Они взирали на меня водянистыми, сочащимися гноем глазами, трясли патлами, издавали мычание, похожее на мычание глухонемых. Кто-то высовывал волдыристый язык… Заскорузлая карлица с лишаистым черепом догадалась протянуть через решетку руку и прикоснуться к моему плечу. Что тут началось! Лес рук!.. Теперь каждый считал своим долгом потрогать меня, испытать на ощупь, схватить… Слава богу, они сами, обессиленные, едва стояли на своих костлявых ногах. Я брела, безразличная ко всем водопадам судьбы, а они тянули ко мне свои отростки – длинные, короткие, кривопалые, – собираясь остановить, продлить удовольствие… Беззубые пасти грызли решетки, раздувались драные ноздри… Поразительно, я не испытывала эмоций. «Лекарство», введенное в вену, оказалось натуральным лекарством от страха! Неужто додумались, изобрели? Я все понимала – как божий день, отдавала ясный отчет – но не могла вернуть былые ощущения. Страх не шел. Препарат успешно блокировал участки мозга, отвечающие за пугливость. Раздражал запах, раздражали терзающие меня руки – очевидные источники заразы. Но так же раздражает комар, звенящий над ухом. Не больше!
Я пробилась через заслоны и нырнула в проем, встретивший меня гостеприимной чернотой. Но не успела как следует прислониться к стеночке – дать покой чугунным ногам, как меня спеленали, задрали хламиду. Эксперимент должен продолжаться, господа кролики! Теперь это была «прививка» в район лопатки – довольно болезненный укол. Озноб побежал по спине. Я успела ощутить прежнюю легкость в ногах, но не успела возликовать, как меня развернули и выставили обратно в коридор. Дверь с сердитым лаем захлопнулась – ходют тут всякие…
Плотность вони удвоилась. Я вновь стала собой! Слабеющим созданием с испорченной нервной системой. Они вкололи мне противоядие! Первая же изувеченная длань, простертая к лицу, вызвала во мне бурю эмоций. Я завизжала, забила руками. Но все до единого монстры скопились в этом краю помещения, им всем нужна была я. Свеженькая… Отбиваться можно было вечно. Я повернулась, замолотила в дверь.
– Откройте, я вас умоляю, откройте!..
Но они уже тянули – за волосы, за одежду. Кто-то долгорукий умудрился вцепиться в нос, перекрыв подачу воздуха. Я вырвалась. Как хватило «сообразиловки» – не пойму, очевидно, ноги за меня решили: я пригнулась и на четвереньках пропрыгала под частоколом шевелящихся рук. Уродцы не успели опомниться – чересчур заторможены. Я вырвалась на оперативный простор. Впереди замерцала дверь со стальной обшивкой, с нее я и начала свои метания. Я побежала к ней, но какой-то ихтиозный урод коварно просунул сквозь решетку ногу – я споткнулась, но бог милостив – упала на обе руки, взметнулась, бросилась дальше.
Сколько времени нужно монстрам добрести с одного края ада на другой? Полминуты? Я подлетела к двери, стала ее пинать. Сил кричать уже не было. Сердце работало на износ, потрясение буквально сводило с ума…
– Откройте же, откройте… – шептала я. – Христом богом умоляю, откройте…
Они открыли, благодетели, но случилось это не сразу. И не вдруг. А лишь после того, как, отчаявшись обрести избавление, трясясь от рыданий, я сползла по дверочке на пол… После того, как меня чуть не разорвали на талисманы подоспевшие монстры… После того, как, удалясь от мира, я провалилась в вонючий колодец и все падала, падала…
Тогда и открыли. Долго куда-то несли, везли, уложили, накрыли хламидой. Стали читать эпитафию…
– Только не говорите мне, что она еще жива, – проворчал мужской голос.
– Да как скажете, не буду, – вступил ироничный – Оксаны Францевны. – Хотя, между нами говоря, Алексей Витальевич, хотите вы того или нет, но эта пигалица переживет нас всех. Вы подождите, она очнется и будет нас с вами лягать…
– Хм… Вы собрались продолжить?
– Не уверена, Алексей Витальевич. Это уже становится опасным. Пожалуй, хватит… Эй, гайдук! – Женщина хлопнула в ладоши. – Уберите. В душ. Да живее. До восьми тридцати я ее и видеть не хочу, пусть спит. В восемь тридцать доставить в пятый блок.
– Значит, Павел. Паша. Па-ашенька, – протянула рыжая, откровенно издеваясь. – Тебе удобно?
Туманов покосился на фиксаторы – кожаные ремни проходили сквозь подлокотники, плотно обхватывая предплечья. Еще один – вокруг туловища, прижимая к спинке. Еще два, на ногах, не видны – но давят качественно. Процедил:
– Не особенно.
– Ничего, привыкнешь. Все привыкают, – рыжая подняла шприц, заполненный розоватой жидкостью, встряхнула, положила на стол. – Препарат А-7, не буду забивать тебе голову латынью, все равно не запомнишь. Но очень некрасивая болезнь. Один укольчик – и ты расскажешь все, что знаешь, например как путался в штанах, впервые взбираясь на бабу. Хочешь?