Бастионы Дита
Шрифт:
— Известно, и что дальше?.. — Хозяин занялся обсасыванием мозговой косточки.
— А Заветы гласят: довольствуйся малым, если только не можешь довольствоваться ничтожно малым.
— Ну и пусть себе гласят… ваши Заветы… При чем здесь, интересно, Заветы, если я жрать хочу?
— Хочется и зверю, и человеку. Но усмирять свои желания способен только человек. Тот, кто не может пренебрегать своим «хочу», уподобляется бездушной скотине.
— Ладно, я зверь, — согласился хозяин, пальцем продырявив скорлупу яйца, размером превосходящего кулак. — Скотина, зато как человек. А ты считаешь себя человеком, а ешь, как скотина, всякие отбросы. Знаю я, чем
— А мне тебя, — Ирлеф демонстративно отвернулась.
Мы же с Хавром продолжали рьяно нарушать Заветы, забыв даже, как плачевно это может отразиться на состоянии наших желудков.
— Наружу выходить, вижу, вы остерегаетесь? — произнес хозяин, разливая по кружкам остатки пива.
— Остерегаемся, — согласился Хавр. — Но идти все равно надо. Главное — до леса добраться. Думается мне, эта тварь только на открытом месте опасна.
— Вот сейчас вы это и проверите, — хозяин меланхолично икнул.
— Да и времени немало прошло, — продолжал Хавр. — Будь она по-прежнему здесь, нам бы всем давно конец пришел. Еще когда через твой забор лезли.
— Вот и я о том же, — хозяин заметно осоловел. — А может, это вовсе и не враг мой, а наоборот… Обидчиков моих растерзал, да и притих до следующего раза. Так что не советую со мной ссориться. — Он пригрозил пальцем Ирлеф.
— Взял бы да и вынес другу пивка, — посоветовал Хавр. — Может, и его сушит. Дикари ведь худые были, грязные, потом просоленные.
— Хитрый… — усмехнулся хозяин, вдруг уставившись на меня. — Перевертень?
Я промолчал, а Хавр спорить не стал, кивнул:
— Перевертень.
— Здоровая рожа… Куда ты его ведешь?
— Никуда. Прогуляемся по окрестностям. Узнаем, кто чем дышит. Что у вас нового. Каков урожай.
— Ага… Где что плохо лежит… Кого бояться надо… Кого с кем стравить…
— Ладно, ты уже заговариваться стал. — Хавр поднялся. — Спасибо за приют, за угощение. Если будем живы, на обратном пути зайдем. Не проводишь до калитки?
— Нет. В окошко ручкой помашу. Что-то спину ломит, — он подмигнул нам мутным осьминожьим глазом.
— Зря это мы… Нельзя было так наедаться, — сказал я, с трудом перешагивая через окровавленный порог.
— Если последний раз в жизни, то можно, — вымолвил Хавр и добавил, обращаясь в глубь дома: — Ты двери-то пока не запирай.
Снаружи было пасмурно, зябко и тоскливо. Небесный свод, казалось, скрипел под тяжестью свинцовых туч. До ограды двадцать шагов и еще не меньше сотни до опушки леса.
— Как пойдем, — спросил я, — раздельно или все вместе?
— Так уж случилось, что сейчас мы все зависим друг от друга. — Хавр заговорил медленно, как бы раздумывая над каждым словом. — Если погибну я, вы вряд ли выберетесь отсюда. Погибнет она, нам лучше не возвращаться. Без тебя этот поход вообще теряет смысл. Стало быть, и умереть, и выжить мы должны только вместе.
— Как именно мы должны умереть, мне не интересно, — перебил я его. — Ты лучше посоветуй, как нам выжить.
— В этом мире издревле присутствуют всякие запредельные силы. Некоторые из них по своей природе умонепостигаемы для человека. И все же что-то связывает их с нами. Не знаю, кто для них люди — добыча, игрушка, оружие или рабочий скот. Поэтому вовсе не исключено, что у кого-то из нас троих есть могущественный покровитель. Он спасет не только своего любимчика, но и всех остальных. Ради этого нам и придется держаться как можно
— Неплохо сказано. — Ирлеф была бледна, но спокойна. — Может, ты знаешь, кто этот счастливчик?
— По крайней мере не ты.
Плечом к плечу, как гоплиты [3] в строю фаланги, мы пересекли двор. Когда Хавр открывал калитку, одна из жестянок лязгнула, и этот звук заставил всех нас вздрогнуть.
Глядя прямо перед собой на такой спасительно близкий и такой недостижимо далекий край леса, я по привычке начал отсчитывать шаги. Один, два, три, четыре… Все дикари погибли внутри ограды, а мы уже благополучно покинули ее пределы… Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Что имел в виду Хавр, говоря о всемогущих покровителях? И кто в самом деле этот счастливчик, осененный высшей благодатью? Из намеков Хавра следует, что это я… Девятнадцать, двадцать… Но ведь он тоже не раз призывал на помощь какие-то потусторонние силы. Или это были просто ничего не значащие слова. Что-то вроде нашего «слава Богу»… Двадцать пять, двадцать шесть… Может, все и обойдется… Тридцать… Неужели наши страхи были напрасны?.. Тридцать два…
3
Воины древнегреческой тяжеловооруженной пехоты.
— Вот оно! — заорал кто-то рядом, и я не сразу догадался, что это голос Хавра.
Слева от нас, но не очень близко, там, где просека соединялась с поляной, сияя тысячегранным зеркалом, встало что-то высокое, узкое, зыбкое, не относящееся ни к миру живых существ, ни к природным стихиям. Какое-то холодное и беспощадное внутреннее чутье, посещавшее меня только в минуты крайней опасности, подсказало, что это конец, что нам не уйти далеко, что спасения не дадут ни лес, ни каменные стены, ни даже вся толща здешних недр.
— Делай что-нибудь! — Это был уже даже не человеческий крик, а взвизг животного, в плоть которого вонзается нож мясника. — Спаси! Если не можешь сам, зови Предвечных!
На бегу Хавр вскинул ружье и выстрелил влево, но там оказалась только пустота, а светящийся призрак был уже перед нами, над нами… вокруг нас…
…Словно влетев в центр бурного, необжигающего костра, я сразу перестал видеть что-либо, кроме сполохов ослепительного пламени, перестал слышать и дышать. Неимоверная тяжесть навалилась на плечи, сжала виски и ребра. Отчаянным усилием, раскинув руки, я успел крепко прижать Ирлеф к себе, но Хавра уже увлекало, утягивало прочь. Нет, объявшая нас неведомая сила не собиралась сожрать или растерзать меня и моих спутников, для этого слишком разнились наши сущности, — она просто уходила своим привычным путем, для которого не существовало преград в пространствах Тропы, унося с собой случайно прихваченную добычу. С таким же успехом верблюда можно было протащить сквозь игольное ушко, а ночную бабочку — сквозь оконное стекло…
…Размеренность времени изменилась — я остро чувствовал это — его, как и наши тела, размазывало по непроницаемой межпространственной стене. С тех пор как светящийся столб накрыл нас, прошла, казалось, не одна минута, но мое сердце совершило всего несколько ударов. Время боролось, как укрощаемая плотиной река, и тем особым внечувственным прозрением, что однажды уже посетило меня в каморке Хавра, я осознал: наше единственное спасение — бороться вместе с ним, соединив усилия, сопротивляться, ускользать на его волнах, растворяться в его бесконечности…