Батареи Магнусхольма
Шрифт:
Адамсон заметался. Ему было неловко бросать фрейлен Ирму посреди разговора и не хотелось оставаться с ней, когда была возможность сесть за один стол с госпожой Красницкой. Он подхватил портфель, стал неловко кланяться, бестолково извиняться, но на губах была улыбка торжества — сбылось то, о чем он уже не мечтал.
Лабрюйер наблюдал за этим спектаклем, отступив к стене. Как вышло, что отступил, он не понимал, ноги сами совершили нужные движения. Красницкие и Адамсон прошли к столику у окна, сели, тогда только Лабрюйер вернулся к фрейлен Ирме.
— Красивая женщина, — сказала фрейлен Ирма. — Только злая. Она так на своего мужа посмотрела, что мне стало страшно. Она готова его убить.
Лабрюйер ничего такого не заметил.
— Вы уже сделали свой выбор, фрейлен? — спросил он спутницу. И тут свершилось третье преображение — из полной сочувствия собеседницы она превратилась в мегеру.
— Тут все слишком жирное или слишком острое, господин Гроссмайстер! Я не могу это есть! Пойдет в другое место!
Он не знал, что старая дева умеет так уверенно командовать.
— Можно спросить официанта, он посоветует не слишком жирное и не слишком острое… О!
Это «О!» относилось к Янтовскому.
Тадеуш Янтовский был бы ловок, строен и хорош собой, даже надев старый дровяной мешок с прорезью для головы. А в прекрасно пошитом костюме, в элегантнейшем жилете, только что из парикмахерской, благоухающий одеколоном, блистающий белозубой улыбкой и великолепно подкрученными усами, он был — как картинка из модного журнала.
— Падам до ног! — сказал, подходя и кланяясь, главный красавчик Сыскной полиции. — Позволите?
И с нужной степенью наглости взял ручку фрейлен Ирмы, едва коснулся губами, но задержал в своих ладонях чуть дольше положенного.
Лабрюйер увидел четвертое преображение — в лице у старой девы появилось нечто ангельское.
— Простите, я обещал отобедать с господином Красницким и его супругой. Но после десерта я вернусь к вам, — сказал поляк, искусно сыграв глазами: вроде бы обращался к Лабрюйеру, но на последнем слове стрельнув взором в его спутницу.
Вот ведь ловкач, подумал Лабрюйер, это он уже играет роль безалаберного польского пана, приехавшего в Ригу развлечься, и как же у него отменно получается. Даже легкая зависть подала голосок: Янтовский в тридцать три года гляделся мальчиком, что часто бывает у блондинов, не ходил, а порхал. Он не нажил тридцати фунтов лишнего веса, которые, конечно, прибавляют фигуре солидности и респектабельности, но уже начинают мешать. Однако светлые усы не так хороши, как темные, пусть даже с рыжинкой, решил Лабрюйер, считавший форму и густоту своих усов вполне удовлетворительными. Рыжеватые коротко стриженные волосы он бы охотно поменял на более темные. Хотя бы как у Красницкого — с эффектной проседью.
Фрейлен Ирма сразу успокоилась, не капризничала при выборе блюд и даже сказала что-то хорошее о тарелках. Она явно ждала красавчика — и дождалась, он проводил Красницких с Адамсоном до выхода из зала и вернулся.
— Ну что? — спросил Лабрюйер.
— Пока большой игры нет. Так, баловство. Но эта парочка кого-то заманивает. Я видел у них в номере полковника Гончаренко.
— Ого!
— Но он не играл, он только заглянул в гости с адьютантом. Речь шла о прогулке на катерах, — тут Янтовский вдруг перешел на немецкий язык. — Думаю, его не карты привлекают, а прекрасные глаза этой брюнетки. Ваши, фрейлен, куда привлекательнее — в них больше души.
Ничто не могло польстить фрейлен Ирме более, чем комплимент глазам. А уж по части целования ручек Янтовский был мастером высокого класса.
— Посиди с нами, — попросил Лабрюйер. — Я тут надеюсь дождаться одну особу.
Спросили по чашке кофе с молоком, по кусочку штруделя, посидели полчаса, и фрейлен Ирма опомнилась — у нее же множество дел по хозяйству.
Лабрюйер отвел ее домой и поспешил в фотографическое заведение.
Там в закутке возле лаборатории сидел Барсук.
— Петька отнес корзину розочек, сказал — незнакомый дядька подъехал в автомобиле, дал пятак, велел исполнить поручение. Все, как научили. А красавица, оказалось, съехала. И вещи забрала. Причем квартирная хозяйка потом мне сказала — ее забирал господин лет пятидесяти, и она очень радовалась, уезжая.
— Странно…
— Странно, — согласилась Каролина. — Видимо, тот поклонник, которого она отбила у фрау Шварцвальд. И он уговорил мадмуазель Мари пойти к нему на содержание — с полным, так сказать, пансионом. Но почему она согласилась?
— Комната на Ключевой перестала быть надежным жилищем, — предположил Барсук. — Может, мадмуазель забеспокоилась из-за Леопарда. А может, ей приказали съехать — и одному Богу ведомо, с какой целью.
Барсук и Каролина беседовали, Лабрюйер молчал. Наконец-то он мог помолчать.
Рукопожатие смутило душу. Подруга мошенника вела какую-то странную игру, а он, Лабрюйер, ей понадобился как пешка в этой игре. Может статься, Красницкие знали об Адамсоне что-то такое, чего Лабрюйер и не подозревал, потому и втягивали его в свои проказы. Тут возникал простор для воображения — вплоть до наследства, которое Адамсон должен буквально на днях получить от бабушки-миллионерши.
Надо ухаживать за фрау Бертой, говорил себе Лабрюйер, фрау Берта прехорошенькая, сама прямо-таки летит навстречу, будет несколько радостных встреч, чем плохо? А если даже не будет — беда невелика, останутся приятные воспоминания о милом флирте с циркачкой. Фрау Берта — обычная женщина, странных вещей не говорит, за руки не хватает, смятения в душу не вселяет. Нужно навестить ее, сказать комплименты, пригласить в ресторан — вот, кстати, прекрасная идея: ухаживая за циркачкой, наблюдать, не придет ли ужинать русская красавица.
Он телефонировал Линдеру — и Линдер со смехом спросил, догадывается ли друг Гроссмайстер, сколько в Риге Ивановых?
— Вот что, Леопард. Раз вам так нравится ходить в цирк, попробуйте заглянуть в дирекцию и раздобыть там фотокарточку мадмуазель Мари, — сказал Барсук.
— Разумно, Акимыч, — согласилась Каролина. — Мы бы ее тут размножили…
— Мы — не полиция. Штата агентов и осведомителей не имеем. А если вы, фрейлен, хотите лично обходить все рижские кварталы, показывая дворникам фотокарточку, то когда будете работать? — осведомился Лабрюйер.
— Если понадобится — вызовем людей из Питера, — осадил его Барсук.
— Вы ведь уже вызвали подмогу?
— Да. Думаю, скоро тут соберется весь наблюдательный отряд и придется оборудовать жилье в фотографии, — усмехнулся Барсук.
— Да не пугай ты его! Леопард обещал мне комнату в доме, где сам живет. Значит, моя — освободится, — одернула Барсука Каролина. — А Росомаху ты заберешь к себе.
Вдруг Лабрюйер осознал неприятную вещь. Он ввязался в опасную игру — но он не стал для этих людей своим. Они его приняли в компанию, потому что так придумало начальство. А свои — эти инспекторы Линдер и агенты Янтовский, Фирст, Самойлов… Для них его слово что-то значит! А для Каролины и Барсука — ровным счетом ничего.