Батареи Магнусхольма
Шрифт:
Он завертелся, пытаясь сообразить, пошла она в сторону Александро-Невской церкви или в сторону Матвеевского рынка. Опять перебежал к «Франкфурту-на-Майне», чтобы с нечетной стороны улицы посмотреть, кто и куда идет по четной. Возле церкви были два женских силуэта — но вроде бы не те. Лабрюйер добежал до угла Александровской и Романовской, убедился — точно не те. Значит, русская красавица пошла к Матвеевскому рынку — если пошла, если ее не ждал за углом, на Гертрудинской, экипаж или даже автомобиль.
Лабрюйер быстрым шагом двинулся в сторону
На углу Гертрудинской и Александровской, стоя возле знаменитого «идеального дома» — Бюгнерхофа, где имелись все мыслимые и немыслимые удобства, включая лифт и телефоны в каждой квартире, Лабрюйер окинул взглядом сперва Гертрудинскую, вплоть до церкви (она была безупречно пуста), потом ту же Гертрудинскую, уходящую в сторону Дерптской (там вроде никаких дам не наблюдалось). Тогда он опять перебежал на четную сторону — чтобы, на случай, если русская красавица идет по нечетной, увидеть ее издали. Так оно и было. Лабрюйер пошел следом.
Давно уже он ни за кем не гонялся.
Хорошенькая воровка Лореляй называла его полицейским псом и ищейкой. Он не возражал — как иначе взять того, кто взял след и несется, почти не размышляя? С Лореляй было полное взаимопонимание: он — охотник, она — добыча, и оба соблюдали особые правила игры: если бы Лабрюйер прихватил Лореляй на горячем, сидеть бы ей за решеткой, но когда «горячим» вроде не пахло, он ее отпускал — до следующей погони. Лореляй могла изругать его последними словами — и при этом он ей был симпатичен, чего она даже не скрывала. Их последняя встреча возле «Франкфурта-на-Майне» была живым тому доказательством.
Русская красавица шла не слишком быстро — дамы и не должны бегать, как играющие в салочки гимназистки. Лабрюйер все более приближался к ней. На углу Александровской и Рыцарской она свернула налево и пошла в сторону больницы. Лабрюйер, уже соблюдая осторожность, — за ней.
Дойдя до угла Рыцарской и Церковной, русская красавица опять свернула налево и, пройдя десятка два шагов, остановилась у парадного, но входить не стала, а покрутила ручку дверного звонка. Лабрюйер понял — ей нужна калитка, устроенная в подъезде. Сам подъезд на ночь закрывался воротами, а в воротах была эта самая калитка, и русская красавица, надо полагать, жила во дворе — или же по непонятной причине хотела попасть в свою квартиру через черный ход, ведущий со двора.
Калитка отворилась, русская красавица шагнула во двор.
Лабрюйер понимал: если подойти к женщине, она поднимет крик, дворник, отворивший калитку, тоже заорет, и ничего хорошего из этого не получится. Значит, нужно запомнить дом, а наутро…
Что будет наутро — он придумать не успел.
На плечах у него повис тяжелый человек, норовящий пережать горло.
Лабрюйер уже бывал в таком скверном положении и знал, как себя вести. Он успел схватить нападавшего за два пальца правой руки и с силой рвануть. Раздался неприятный треск, вопль боли, и Лабрюйер вывернулся.
Русская красавица завизжала.
Оказалось, Лабрюйер обезвредил всего
К нему приближались еще двое. Один метнулся в сторону — его целью явно была калитка. Другой выхватил из-за пазухи оружие, какое — Лабрюйер не разглядел.
Ременная петля была очень удобна — если человек шел на поиски приключений в расстегнутом пиджаке или кителе. Лабрюйер не догадался расстегнуть пальто — и теперь пятился, пытаясь поймать нужный момент, чтобы кинуться наземь и перекатом уйти с линии огня.
В это время тот, кому Лабрюйер повредил руку, замолчал, а третий — проскочил-таки в калитку.
И тут все изменилось.
Человек, державший Лабрюйера на мушке, сделал то самое едва уловимое движение, за которым должен был последовать выстрел. Вдруг его голова дернулась, выстрел был — но пуля прошла в сажени от Лабрюйера.
Двух мгновений Лабрюйеру хватило, чтобы рвануться вперед и поймать вражью руку с револьвером. И сразу мимо него пробежал человек в длинном пальто, за ним другой, оба бросились в калитку.
Противник Лабрюйеру попался сильный — отвыкнув от настоящих схваток и отяжелев, Лабрюйер попался на прием, надо полагать, из японской борьбы и полетел наземь, тут же его придавило тяжелое тело. И нога в ботинке треснула по голове. Это вмешался тот, с поврежденной рукой.
С головы слетел его парадный котелок.
В подворотне творились странные дела — там вскрикивали, чем-то гремели.
Выстрел на улице в респектабельной части города — явление необычное, потому следовало ожидать, что местные жители примутся телефонировать в полицию.
В голове у Лабрюйера от удара несколько помутилось, и он не сразу понял, что тяжесть с него скатилась. Рядом шло целое сражение — кто-то скакал, пыхтел и хакал, нанося удары. За Лабрюйеровой головой неизвестный благодетель опустился на корточки, подхватил его под мышки и посадил.
Вдруг все кончилось, участники боя разбежались.
Лабрюйер остался в одиночестве, посидел по меньшей мере пять минут и с трудом поднялся.
Полиции ждать не следовало.
Он подобрал котелок, сделал два шага и ухватился за ручку калитки. Калитка была заперта. Тогда он, как мог скоро, пошел к Старой Гертрудинской церкви. Очень хотелось сесть, прислонившись спиной к стенке. Упрямство не позволило. Понять, что все это значило, он пока не мог. Зайдя за угол, остановился, выглянул из-за деревянного домишки. На Церковной было пусто.
Он подумал о фрау Берте. Вряд ли, что сидит в пролетке и терпеливо ждет. Скорее уж артистка обиделась и приказала везти себя в «Северную гостиницу». Как тут не обидеться… Ужин обещал, а сам сбежал…
Разумеется, пролетки возле «Франкфурта-на-Майне» не было.
Лабрюйер побрел к фотографическому заведению. Он вошел туда с черного хода и увидел, что в коридоре горит свет. Очевидно, Каролина сидела в лаборатории и возилась с заказом. Он постучал в дверь.
— Идите домой, душка, я сама справлюсь, — был ответ.