Батареи Магнусхольма

Плещеева Дарья

— Фрейлен, выйдите хоть на минутку. У меня, кажется, голова сильно разбита.

— Сейчас, душка.

Она вышла, весьма недовольная, усадила Лабрюйера на стул и исследовала его голову.

— Как это вы треснулись? И в чем вы перемазались?

— Обычная грязь, фрейлен. Поскользнулся, упал навзничь, к чему-то приложился головой.

Рассказывать об охоте на русскую красавицу он не хотел. Русская красавица — это по ведомству полиции, это его попытка помочь Линдеру, который столько раз помогал. Каролина тут ни при чем.

Каролина так посмотрела на Лабрюйера, что он даже смутился. Во время полицейской службы ему не раз доводилось врать и тем, за кем охотился, и начальству. Потому первая мысль, пришедшая в пострадавшую голову, была: разучился?!

Он немного помолчал, потом спросил:

— Коньяка у вас не найдется?

У Каролины была небольшая фляжечка, из которой она добавляла коньяк в кофе, а то и прикладывалась со словами:

— Отчего я не могу позволить себе то же, что и мужчины? Я что — домашняя клуша, безмозглая курица? Я абсолютно свободная передовая женщина.

Без единого слова Каролина вынесла ему фляжку, налила в колпачок примерно половину унции, больше не поместилось, потом повторила.

— Ступайте домой, Александр Иванович, — сказала она почти ласково. — Ступайте потихоньку. Вам будет полезно пройтись по свежему воздуху. Я бы тоже прошлась. Все эти картинки уже в глазах мелькают.

— Может, хватит с вас на сегодня?

— Там немного осталось.

Коньяк произвел на Лабрюйера странное действие — немедленно захотелось выкинуть из желудка все, что скопилось за неделю. Зажав рот рукой, он поспешил к клозету и пробыл там минут пять. Когда вышел, вытирая выступившие слезы, Каролина уже стояла у дверей одетая, в нелепой маленькой шляпке без всяких украшений. Шляпка была ее знаком протеста против больших и роскошных шляп, которыми дамы, считающие себя самками, привлекают внимание самцов.

Каролина довела Лабрюйера до угла Дерптской и Гертрудинской. Убедившись, что ему полегчало, она пошла назад, а он — домой. На лестнице у него закружилась голова, но он не сверзился, вцепился в перила, очень медленно добрался до своего жилища и прямо в пальто повалился на кровать.

Как ни странно, удалось заснуть. Среди ночи он проснулся и разделся, покидав все на пол.

Утром Лабрюйер собрался в полицию. Пальто было грязным, старое пальто он оставил в фотографическом заведении — оно, с полуоторванным рукавом, висело за дверью в лаборатории, рукав же оторвался, когда Лабрюйер с Яном таскали мебель и доски для помоста. Но он нашел в шкафу свою старую и довольно теплую тужурку. Котелок к тужурке не напялишь, пришлось откопать и фуражку. Не та экипировка, в которой бежать к фрау Берте просить прощения… Ну, значит, не раньше, чем госпожа Берзинь отчистит пальто. Имея троих сыновей, она по этой части нажила хороший опыт.

Он должен был рассказать о ночных похождениях Линдеру и, возможно, Янтовскому. Вспомнив про Тадеуша, Лабрюйер зашел к фрау Вальдорф.

Еще было не время вносить плату, но он соврал фрау: возможно, в то самое время уедет на несколько дней, так что лучше заранее.

— Господин Гроссмайстер, а не хотите ли сменить квартиру? У нас во втором этаже освобождается очень хорошая. Вы теперь стали таким достойным господином, а живете чуть ли не под крышей.

— Я сам уже об этом думал, — опять соврал Лабрюйер. — И один мой знакомый ищет порядочное жилье. Я слыхал, у вашего супруга не только этот дом, есть и другие?

Дальше пошла дамская игра — фрау сама искала возможность рассказать о приданом фрейлен Ирмы. Лабрюйер только помогал вопросами.

Оказалось — фрейлен действительно богатая невеста, но стала богатой только два месяца назад. Раньше она имела недвижимость — половину дома на Мариинской, дачу на Красной Двине, на той окраине Кайзервальда, застраивать которую городские власти еще не собирались. Но герр Вальдорф, обеспокоенный тем, что тридцатипятилетняя Ирма — все еще фрейлен, оформил дарственную на вторую половину дома, увеличив таким образом ее приданое, и положил на ее счет в банке немалые деньги, так что образовалась рента; впрочем, рента пожизненная, но ведь и это — замечательно!

— Мы с мужем должны думать о будущем сына, но об Ирме тоже позаботимся. Если она выйдет замуж за хорошего человека, мы подумаем, что еще можем сделать, — сказала фрау Вальдорф.

С точки зрения Лабрюйера, Янтовский был очень даже хорошим человеком. Но фрау явно имела в виду немца, а не поляка, и такого немца, что имеет собственное имущество, а не сидит на казенном жалованьи. Лабрюйер был хоть и не чистокровным, но почти немцем, одна фамилия чего стоила.

В Полицейском управлении он отыскал Линдера.

— Кто занимается стрельбой на Церковной улице? — с ходу спросил Лабрюйер.

— Горнфельд, а на что тебе?

— Это в меня стреляли.

И Лабрюйер рассказал о своей погоне.

— Так, значит, госпожа Иванова там живет?! — обрадовался Линдер.

— Может, живет, может, гостит. Но дворник ее знает.

— Идем к Горнфельду. Он там теперь с раннего утра хозяйничает, сам понимаешь — лезть в дом без его ведома неприлично. Думаю, на трамвае мы за четверть часа доедем.

— Чем он так долго занимается? — удивился Лабрюйер.

— Во дворе тело подняли. Похоже, один из тех, что на тебя напал. Или один из твоих непрошеных защитников. Сам понимаешь, приходится там торчать, пока не станет ясно, что никому ничего не ясно…

Тело как обнаружили во дворе, так там и оставили, поочередно приводя к нему жильцов, чтобы услышать одно: впервые вижу. Рядом с телом стоял растерянный дворник — он не понимал, как вышло, что прямо в его присутствии человеку свернули шею.

Линдер отыскал в одной из квартир инспектора Горнфельда и объяснил, что эта ночная стрельба, возможно, имеет отношение к делу об убийстве в Кайзервальде. Лабрюйер меж тем быстрым шагом направился в фотографическое заведение.

— Фрейлен Каролина! Фрейлен Каролина! — звал он, входя. — Мне срочно нужна карточка — из тех, что сделал «Атомом» Пича!

Карточки лежали в лаборатории, Лабрюйер взял одну и поспешил во двор, где в полном недоумении ждал его Линдер. Дворник сказал молодому инспектору, что господин в тужурке обещал быть через пять минут, но прошло уже куда больше пяти.

— Вот! — воскликнул запыхавшийся Лабрюйер. — Смотри, Линдер. Портрет покойника, о качестве умолчим! Но это точно он!

— Второй топтун? — сразу догадался Линдер. — Странная история. Какого черта караулить тебя ночью возле фотографии? И какого черта нападать на тебя посреди улицы?