Батареи Магнусхольма
Шрифт:
Эту мысль следовало проверить. Но уж больно много выходило совпадений — Красницкая делала знаки в ресторане, когда там находилась госпожи Ливанова, потом Красницкая поздно вечером бежала в сторону Матвеевского рынка — но не на рынок же ее нелегкая понесла. Если бы она собралась далеко — остановила бы ормана. А от «Франкфурта-на-Майне» до дома на Церковной — и полуверсты не будет, гораздо меньше…
Лабрюйер понял — он набрел на какую-то важную связь.
Теперь главное было — не подать вида.
— У нас были буквы, которые имели и другое значение, не азбучное, —
Она показала большой палец.
— И это?..
— «Аларм» — тревога.
— Если «В» — значит, вперед? — спросил Линдер.
— Может, в какой-то другой гимназии. У нас не было нужды в таком слове.
— Знаешь что, Линдер? Я думаю, госпожа Ливанова никуда не денется, и мы при нужде всегда ее отыщем, — сказал Лабрюйер. — Мы знаем, где Ольга Александровна живет, узнать, где и кем служит ее супруг, несложно. А вы, Ольга Александровна, подумайте хорошенько. Может быть, вы сумеете объяснить, что за маневры совершали в зоологическом саду, не поминая всуе вопросы жизни и смерти. Сейчас мы остановим на Театральном бульваре ормана, и вы отправитесь домой.
— Вы действительно отпускаете меня? — удивилась женщина.
— Чтобы посадить вас в тюрьму, как вы мечтаете, нужно оформить и подписать кучу всяких бумаг. Простите, недосуг, — отрубил Лабрюйер. — Более того, я сам с вами поеду. Когда женщина одна катается в экипаже — это портит ее репутацию.
И он сделал Линдеру едва заметный знак, прищурил левый глаз. Линдер понял — к даме нужно пристегнуть незаметный хвостик. Пока Лабрюйер катается с русской красавицей — пробежать триста сажен до Полицейского управления и раздобыть агента, который ничем важным не занят.
Они ехали молча — Лабрюйер решил, что дама должна видеть, насколько он ею недоволен. Доехав до Церковной, Лабрюйер помог ей выйти из пролетки, вынес саквояж и передал дворнику.
— Где мертвое тело? — спросил он.
— Увезли.
— Так никто его и не признал?
— Господа говорят — впервые видят. А если кто из прислуги признал — так страшно сказать, в полицию затаскают.
Это Лабрюйер прекрасно понимал.
— А ты сам потихоньку поспрашивай. Вот полтина в задаток. Дня через два приду.
Госпожа Ливанова слышала этот разговор.
— Не знаю, поможет ли вам… Но, когда он меня схватил в подворотне, когда я вырывалась и кричала, он по-немецки велел мне молчать, потом выругался. Так вот — это не тот немецкий язык, на котором говорят в Риге. Так говорят в Вене. Я была там с мужем, я знаю.
— В Вене… — повторил ошарашенный Лабрюйер.
Потом дворник унес саквояж, а госпожа Ливанова ушла не сразу.
— Еще что-то хотите сказать? — спросил Лабрюйер. — Я сам — бывший полицейский, помогаю своему другу господину Линдеру по разным причинам… Если захотите меня видеть — мое фотографическое заведение на Александровской, напротив «Франкфурта-на-Майне», называется «Рижская фотография господина Лабрюйера». Будьте очень осторожны, одна из дому не выходите, улицу переходите, тщательно оглядевшись — автомобиль, который мчится, делая
Он коротко поклонился и пошел прочь.
По его соображениям, госпожа Ливанова должна была первым делом связаться с госпожой Красницкой, чтобы рассказать о визите полицейского инспектора. Возможно, у Красницкой хватит ума объяснить ей, что к ней пристегнут хвост, потому что полицейские инспекторы должны раскрыть убийство Фогеля — и они его раскроют.
У госпожи Ливановой будет время, чтобы придумать логичное вранье. И госпожа Красницкая ей несомненно в этом поможет.
Что же означает погоня человека, который говорит по-немецки на австрийский лад, за Лабрюйером? И на кой черт ему преследовать госпожу Ливанову?
Смерть грозила им обоим — возможно, еще и дворнику.
Если этот человек — из «Эвиденцбюро», то на кой ему две смерти, которые полиция будет расследовать очень тщательно? Госпожа Ливанова наверняка имеет влиятельную родню, ее супруг — сослуживцев и начальство. А Полицейское управление не оставит смерть своего бывшего инспектора безнаказанной, изловить убийцу — дело чести. Даже не слишком умный, завистливый и способный на мелкие пакости Горнфельд сделает все, что в его силах.
Что такого важного могла сказать Лабрюйеру госпожа Ливанова, что такого важного мог сказать он ей, если ради этого их следовало убить, пока не договорились?
Размышляя, Лабрюйер дошел до цирка, заглянул в дирекцию, потолковал с девицей, ждущей, пока господин директор освободится. Девица научила его, где взять старые афиши — те, на которых еще была мадмуазель Мари с собачками. Рулоны афиш стояли в помещении кассы, и Лабрюйер за десять копеек приобрел то, что ему требовалось. Оставалось только аккуратно вырезать портреты.
Придя в «Рижскую фотографию господина Лабрюйера», он кивнул сидевшему в салоне Яну и направился в лабораторию.
— Господин Гроссмайстер, — обратился к нему Ян. — Вы Пичу никуда с утра не посылали?
— Нет, зачем? С утра он должен быть в школе. Мы ведь так условились — с утра он учится, потом поступает в мое распоряжение, вечером готовит домашние задания.
— Он ушел из дома очень рано, никто даже не слышал. Мать думает — это вы его куда-то послали. Я с ней спорить не стал, — Ян улыбнулся.
— Он взял с собой все свои школьные тетрадки, пенал, книжки?
Это добро дети носили в ремешках — два ремешка с пряжками, соединенные ручкой, были очень удобны для любого количества книг.
— Нет, все осталось на полочке. Он, наверно, собирался вернуться.
— Он обычный мальчишка. Значит, всюду сует нос и придумывает себе всякие приключения, — сказал Лабрюйер. — Может быть, он у деда Андрея? Они подружились.
— У бывшего городового?
— Да. Где фрейлен Каролина?
— В лаборатории. Запретила мешать.
— Ну, раз запретила, ты сиди тут, жди клиентов, а я дойду до Андрея.
Бывший городовой и еще несколько местных жителей стояли у сарая. Это был хороший сарай, сколоченный из крепких досок, с надежной дверью.