«Батарея, огонь!»

Крысов Василий Семенович

— А мы в это время в составе танкового корпуса наступали на Торговище и Мациюф, — как-то сдержанно сказал Анатолий, — и тоже тяжелое было дело. Перед атакой митинг был, замполит вещал: «Вшивый немец в панике бежит, бросил Ковель, драпает дальше на запад! Сегодня мы выйдем на Государственную границу!..» А пошли в наступление, так три с половиной часа две бригады пытались прорвать оборону немцев, но так и не смогли. «Вшивый немец» так нам дал, что две наши бригады оставили на поле боя 90 новеньких 85-х «тридцатьчетверок», мы только-только их получили. Ну а я вот живой, видно, в рубашке родился. Комкора генерал-майора Рудкина за такие потери вызвали в Москву и сняли с должности. Потом опять нас пополнили новыми танками... Давай, Вася, на всякий случай, распрощаемся, может, больше и не увидимся.

Мой

школьный товарищ! Мы крепко обнялись.

Толя, к счастью, ошибся. Оба мы остались живыми, хотя встретились и не скоро, только в 1955 году, в стенах Бронетанковой академии.

Обменявшись сведениями, танкисты повернули в сторону Лукува, а мы двинулись дальше по своему маршруту.

* * *

Уже смеркалось, когда мы, проходя через большое польское село, впереди вдруг увидели движущийся к центру села большой конный обоз. Естественно, мы приняли его за немецкий, так как шли в авангарде и, по имевшимся у нас данным, впереди наших войск не было. Решили было открыть по обозу огонь, но майор вовремя остановил своих бойцов. Мы с ним на самоходке догнали заднюю подводу и увидели на двуколке двух наших пожилых солдат, куривших самокрутки.

— Из какой вы части, куда едете? — спросил майор.

— Мы из тылов, догоняем свою 185-ю стрелковую дивизию, — ответил усатый ефрейтор.

Вот тыловики! Чуть к немцам не забурили! Майор им:

— Какую же вы догоняете дивизию, если впереди нет наших войск?!

Ефрейтор резво, прямо в повозке, вскочил на ноги:

— Стой! Стой! — прокричал по обозу, сложив руки рупором.

От повозки к повозке передалась команда, и весь караван остановился. Самоходки стали обходить обозников слева. Близилась ночь, видимость была уже плохая, вдруг позади гвалт поднялся, оглянувшись на крик, я все-таки рассмотрел, что от обоза стали откатываться колеса, и остановил самоходку. Спрыгнув на землю, пошел навстречу машине Ревуцкого и с удивлением увидел, что наводчик Федя Беляшкин, действующий за механика, гусеницей наступает на оси колес, срывая с них гайки, отчего, естественно, колеса сбегали со своих осей. Вот обозники и подняли крик, ехать-то нельзя. Просигналив Павлу, остановил его самоходку и подозвал к себе Беляшкина:

— Федя, ты уже у пяти подвод срезал колеса. В чем дело?

Федор, опешив, покраснел до ушей:

— Товарищ лейтенант, тарахтит что-то, я думал, что забор задеваю.

Приказал ему:

— Держись левее, — и не стал ругать, понимая, каково парню, не имея опыта, вести тяжелую машину в темноте, да и люк водителя расположен не по центру, а левее.

К майору подошел старший лейтенант интендантской службы, доложил:

— Старший данного тылового подразделения.

Майор ему:

— Куда вы прете? Там немцы! Прекратить движение! Займете оборону на западной окраине села.

Простились, и наш отряд продолжил движение.

* * *

В большое село на берегу Кшны мы вошли уже ночью. Немецкое подразделение, охранявшее мостовую автомобильную переправу, отступило на другой берег, не оказав нам почти никакого сопротивления.

Батальон и самоходки заняли оборону, и мы с майором зашли в ближайший дом. Хозяева ужинали при свете керосиновой лампы. Узнав, что мы русские, встретили нас и радостно, и настороженно. Все-таки предложили разделить с ними трапезу. Но мы отказались, вежливо сославшись на нехватку времени.

Надо сказать, в Польше отношение к нам было двоякое. Встречали нас, конечно, как освободителей, обнимали, целовали. Наши солдаты — добросердечные, чем могли, помогали людям, а то детишки прискакивают, им

кто сахарку даст, кто чего. Когда в города входили, встречали с цветами. Приятные, конечно, встречи были. С другой стороны, в Польше ведь было две армии — Армия Людова и Армия Крайова. Последняя не была заинтересована помогать Красной Армии, мы для них были такие же враги, как немцы, но в открытую в бой с нами они боялись вступать. Тогда как Армия Людова нам помогала. Жители тоже относились по-разному. Немцы ведь не дремали. Когда повернулся ход войны, в крестьянской, по существу, Польше была проведена хорошая агитация, мол, если войдут советские войска, у вас тоже будут колхозы. И вот, первый вопрос нам был, когда заходишь в село: «Будут ли у нас колхозки?» Да люди и без немцев наслышались от «западенцев», что значат колхозы: все отбирают да еще репрессируют. В тридцать девятом, когда освобождали западных украинцев и западных белорусов, то сразу расстрелы начались, репрессии. Разве это дело? В общем, Берия здорово помог немцам и всем нашим противникам. Наши политруки отвечали полякам: «Сами будете решать». А что потом вышло, всем известно. Но разве солдат в этом виноват?

А тогда, в той хате на берегу Кшны, комбат разложил карту на столе и попросил хозяина показать, где есть брод через реку. Крестьянин указал два брода, но оба находились километрах в десяти от села.

Не успели с майором обсудить ситуацию, как прискакал офицер связи полка лейтенант Николай Волков, передал мне устный приказ майора Либмана: через два часа прибыть батареей на КП полка. Комбат пехотинцев заволновался, было очень небезопасно оставаться без самоходок, когда в батальоне осталось всего-то шестьдесят два человека и ни одного орудия и даже миномета, а приказ его комдива требовал еще и форсировать водную преграду, захватить плацдарм и удерживать его до подхода главных сил дивизии. Майор оказался в тяжелейшем положении! Как же ему, с кучкой людей, захватить и удержать рубеж?! Но сделать ни он, ни я ничего не могли. Мы подумали, что, наверное, где-то прорвались немцы и над тылами и компунктом полка нависла смертельная угроза.

Для острастки немцам и поднятия настроения майора дали по фашистам на другом берегу по три выстрела из каждой самоходки и, произведя этот прощальный салют батальону, распрощались с майором. Я дал команду на вытягивание колонны.

Впереди моей самоходки ехал на коне лейтенант Волков, показывая дорогу. Я сидел на застопоренной крышке люка водителя и думал: как все-таки должность меняет человека! Вот Коля Волков. Командуя самоходкой, вечно ходил в замызганном комбинезоне, часто небритый, словом, имел далеко не бравый вид. Если просто сказать, Волков был трусом. У нас, танкистов и самоходчиков, таких были единицы. Волков ведь так исхитрился устроить, что ни в одном бою не участвовал: то у него двигатель заглох, то коробка передач вышла из строя. И вот, видно, сам напросился офицером связи к командиру полка. То был весь грязный, на кочегара похож, а тут, смотри, явился франтом — в наглаженном обмундировании, новой фуражке, обтянутый новенькой портупеей, с отличной офицерской планшеткой! И на лошади сидит заправским кавалеристом — героем на коне выступает! Прямо-таки лейб-гвардеец! И вся эта метаморфоза произошла за каких-то два дня!

— Товарищ лейтенант, Волков-то — настоящий щеголь! — будто подслушав мои мысли, сказал по переговорному устройству Быков, сидевший на башне.

Конь Волкова шел рысью, то и дело скрываясь из вида. Как быстро забыл новоявленный штабной, что самоходка — это не «виллис» комполка. Якову Петровичу приходилось вести машину на второй и даже третьей передаче, чтобы не отстать, оставаться хотя бы на пределе видимости.

В штабе полка

Около полуночи мы были уже в районе расположения полка. Командный пункт и штаб разместились в большом панском поместье, утопавшем в огромном фруктовом саду. Старинное палаццо, увитое декоративными и виноградными лианами, казалось угрюмым и нежилым, окна, закрытые изнутри светомаскировкой, отражали холодный свет луны, что придавало зданию еще более мрачный вид. По всему периметру усадьбу ограждала высокая кирпичная стена на манер крепостной — с деревянным надстроем; в стене двое ворот: парадные и служебные.