«Батарея, огонь!»
Шрифт:
Мы въехали во двор. Первое, что меня поразило: ничто не свидетельствовало о какой-то чрезвычайной ситуации. Но самоходки мы все-таки поставили в боевой порядок и сразу же занялись дозаправкой боеприпасами и горюче-смазочными материалами. Обслуживая технику, мы слышали, как часовые у ворот вполголоса спрашивали пароль и давали отзыв. Неподалеку от нас стояли штабные машины, и, отдельно от всех, рядом с командирским танком возвышалась огромная «татра», оборудованная под передвижной компункт командира полка. И над всем этим парком наших и трофейных машин в ярком свете луны буйствовал сад, в темноте угадывались тяжелые гирлянды
Попросив разрешения, я вошел в командирский салон и опять поразился его великолепной благоустроенности! Посередине стоял длинный стол, над ним висела электрическая лампочка с питанием от аккумулятора. По бортам машины стояли две кровати, стулья и шкаф. Но меня охватило не чувство радости, а, пожалуй, негодования от этого очень уж кричащего, в сравнении с бытом на передовой, комфорта. Комполка Либман сидел за маленьким столиком, вкушая с большим аппетитом, перед ним стояла недопитая бутылка. В противоположном углу у радиостанции работала с надетыми наушниками телефонистка Валя Удодова. Я начал докладывать об успешном выполнении боевой задачи:
— Поступив в распоряжение командира дивизии полковника Каладзе, батарея... — хотел доложить о ходе боя на шоссе, о приказе комдива наградить два экипажа.
Либман перебил, махнув рукой:
— Потом доложишь. Через час выступишь батареей со взводом полковых автоматчиков и стрелковым батальоном в качестве передового отряда. К завтрашнему утру надо захватить населенный пункт Выгляндувка, предместье города Седльце. Свободен, иди.
Даже не стал слушать! Что мне оставалось?!
— Есть! — отчеканил. — На рассвете овладеть Выгляндувкой! — повернулся кругом и вышел, нарочито сильно стукнув дверью, только тем и выразив свой протест против такого бездушного отношения! Не поинтересовался комполка ни тем, все ли живы в батарее, ни есть ли раненые, ни самочувствием людей — когда спали, накормлены ли? По существу, выгнал меня, отдал приказ — и с глаз долой. И времени дал на все про все, для всех дел, один час. А что ему?! Сидит себе ужинает, на столе бутылка, под боком любовница — нужно ли ему чего?
Взять хотя бы тех же походно-полевых жен. ППЖ на фронте было сплошное. И начиналось это с должности ротного командира. Во взводах-то этого не было, а в роте уже могут быть санинструктор, связистка. Казалось бы, я очень уважаю Рокоссовского как самого талантливого полководца, и, оказывается, у него тоже была ППЖ. И так у всех — у Жукова, у Конева, у Еременко.
Я был знаком с сыном Еременко Евгением, он у нас преподавал в академии, так он рассказывал, что жена Еременко, мачеха Жени, даже в квартиру его не пускала.
Лев Абрамович Либман был невысокого роста, бестолковый, некрасивый, но бабами занимался успешно. Вызовет — и все! Попробуй не подчинись! Жена Либмана каким-то образом узнала, что он с Валей живет, и на фронт приезжала: явилась, скандал учинила, в общем, дала разгон, — мне об этом Григоров, старший врач полка, в письме рассказал.
У нас в полку женщин немного было, и доля их была незавидная. Вот Люба, молоденькая семнадцатилетняя девчушка. Либман и ее вызывал. Она мне, по секрету, сказала, раньше позор был: незамужняя родила; теперь-то это в порядке вещей. Вот она мне и говорит: «Не хочу от него родить». Она уже почувствовала, что забеременела. Ее вскоре ранило, в тыл переправили. Такие вот дела были на фронте у женщин.
Не женское это дело война. К ним ведь приставали все штабные, от ротных, и выше, выше... А меняли как?! Приехал командующий фронтом в армию — о, машинистка красавица! Он сразу адъютанту приказ, ее переводят туда в штаб. Вот так передавали из рук в руки. Это нехорошо, конечно, было. Но мы ведь знаем и другое. В целом женщины большую роль сыграли и в тылу, и на фронте. Четыре женских авиационных полка было. В танковых войсках десять женщин механиками-водителями были, пять — командирами танков, и четыре — командирами подразделений.
Конечно, не все были такими, как Либман, но в целом штабным не до нас, полевых офицеров, было, их больше занимали карьерные игры, главное — результат, чтобы наверх доложить, а какой кровью, какими потерями — это уже не столь важно, да они зачастую этого и не знали. Мне, к примеру, за три к тому времени подвига даже медали никакой не дали, да что там — слова доброго не сказали. Колонна громадная «татр» возле Попельни — ничего. Восемь «тигров» — ничего. Разгром на Брестском шоссе моторизованного полка — тоже ничего, хотя даже чужой — не свой командир, нам сказал: «Не менее как орденом Красного Знамени! Заслужили! Так и передайте Либману».
При награждениях много значили личные отношения — с командиром полка, с замполитом, комбатом, с политруком батальона. Да еще трофеи хорошие преподнесут, это тоже имело значение. Нам, полевым офицерам, недосуг было такими делами заниматься, потому-то и вышли мы из войны, кто остался живым, с двумя-тремя орденами. У меня за всю войну три ордена — два Красной Звезды и Отечественной войны II степени. Звезда — за серию боев: в одном бою две пушки раздавил, в другом три танка подбил. Всего-то я подбил 19 танков и сжег 12, в том числе восемь «тигров» и одну «пантеру». За «комплекс боев» дали и вторую Звезду, и третий орден — Отечественной войны II степени.
Смешно сказать, но самый старший орден мне Горбачев дал — Отечественной войны I-й степени, это за ранение.
Вернулся я от Либмана к своим. Здесь меня ждали. Экипажи накоротке поужинали. Потом я встретился с комбатом и взводным автоматчиком Ваней Журовым, с ними нам предстояло взаимодействовать. Детально согласовали все вопросы на случай встречи с противником при движении к рубежу, прикинули вводные атаки на Выгляндувку, остальное будем уточнять на месте. Затем я забежал в экспедиторскую, для меня было два письма: одно из дома, другое от Василия Васильевича Ишкина из мельниковского полка, в котором я воевал до ранения. Прочесть весточки времени не было, сунул в карман. По пути к самоходке встретил командира 1-й батареи Сергея Дворникова, перебросились несколькими фразами о последних боях, я в двух словах рассказал о бое за Стулино и побоище на шоссе, он поразился: