Баязет
Шрифт:
Вдоль нежно-зеленого отрога верстах в двух от лагеря скакали всадники. Их было немного – сотня или полторы, но они удивили Карабанова живостью и проворством своих лошадей.
Вот противник разделился, распался на два крыла. Впереди скакали отборные горцы-наездники – лезгинские и чеченские князья со своими телохранителями-узденями. Изменники, удравшие к султану из России, держали при себе мулл – это было видно по их одеянию.
– Ги… ги… ги! – кричали казаки, заскакивая в седла, и понеслись наперерез
Карабанова охватил восторг; никнут под копытом высокие травы, ветер раздувает и относит назад полы сюртука, подбитого легким шелком…
Вот фланкеры опрокинули пики, привстали в седлах. Ватнин врезался с казаками в гущу вражьей своры и уже напоил свою шашку кровью.
– Назар-паша! – кричат муллы, как бы отзывая Ватнина в сторону; но есаул, не отвлекаясь, перехватил на разлете фланкеров и направил казаков в обхват…
– Мой! – решил Карабанов, когда увидел, что прямо на него скачет одинокий всадник в богатом одеянии и, еще издали улыбаясь поручику, спокойно разминает руку перед схваткой…
– Эй, казак! – позвал его князь. – Ты вот так умеешь?
Карабанов не успел опомниться, как мимо него, скользнув по лею колена, сабля врага обрубила повод: править Лордом уже нельзя.
– А вот так умеешь? – снова расхохотался князь, и выстрел грянул в упор, откуда-то из-под локтя врага: пуля сплющила пуговицу и, обессилев, резанула вдоль груди, распоров сюртук поручика.
– Ну, что, гяур? – спросил черкес, подъезжая ближе. – Сейчас помирать будешь?
Лорд, повинуясь инстинкту драчливости, рванул седока прямо на вражьего всадника, грудью ударил его кобылу, и она с ржанием присела задом к земле.
– Лошадь-то у тебя богатая! – заметил черкес, и две сабли скрестились…
Скрестились…
Карабанов встретил первый удар и сразу понял, что вот сейчас его убьют. Это дикарь: он его просто раскромсает. Клинок врага слоил и резал воздух над головой.
Черкес играл своей саблей, как жонглер: сплошная яркая дуга звенела над поручиком, и Андрей едва успевал вскинуть шашкой, как она снова отлетала далеко в сторону, отбитая, отбитая и еще раз отбитая.
Тот курд, которого он убил на Араксе, – сущий ребенок перед этим противником, тогда была лишь игра, а сейчас – битва!
– Ты хуже женщины, – смеялся черкес. – Зачем, дурак, не бежал?.. Зачем дальше ехал?..
Карабанов жаждал лишь мгновения передышки. Чтобы оправиться от натиска врага. Чтобы самому нанести ответный удар. Но его шашка снова – в который раз – отлетала напрочь, опять отбитая, отбитая и еще раз отбитая…
«Хотя бы один удар. Полжизни за удар». Но кольцо стали, сверкающей над ним, разрасталось все шире и шире, и поручик, не видя исхода, уже прощаясь с жизнью, крикнул:
– Да обожди
– Что? – спросил черкес, отведя руку.
– А ничего, – ответил Андрей. Вся ярость, вся горечь поражения сошлись в клинке, и поручик послал клинок вперед. Папаха на голове врага вдруг распахнулась, словно раскрыли большую мошну: жаром и нехорошим духом швырнуло Андрею прямо в лицо…
Он держал в руке только эфес – клинок, разломанный и жалкий, лежал в траве. А к нему уже скакали еще трое всадников. Андрей пинками колен и ударами кулаков направил жеребца прочь. Но у красавцев всегда дурные характеры – так же было и с Лордом: он мог перескочить пропасть, но вдруг заупрямился переходить через ручей…
«Пешего не зарубят», – пронеслось в голове, и Карабанов уже вынимал ногу из стремени, чтобы благородно, по всем правилам военного этикета, сдаться в плен, когда за спиной раздался голос Егорыча:
– Батюшка! Погодь малость… мы здеся!..
Перепрыгнув ручей, Карабанов уже не ввязывался в побоище. Видел только, что его казаки осатанели совсем. В запале схватки, беспощадны и жестоки, они – на глазах Андрея, по трое на одного – тут же обтесали черкесов шашками чуть ли не до самых костей.
Карабанов избил своего Лорда и, поникший от стыда, вернулся в палатку. Ватнин пришел не сразу: поставил в угол свою шашку, деловито вынул занозу из босой пятки и, крякнув, спросил в упор, словно выстрелил:
– Ну, съел арбуза?.. То-то, брат поручик, не след тебе в такую живодерню одному соваться… Хорошо, что мой вахмистр увидел тебя да подмогу послал. А так – эх, и похоронили бы мы тебя, Елисеич, за милую душу! Холм Чести видел? Вот на самой макушке и закопали бы…
Есаул подумал и добавил:
– Крест бы поставили. Ну, что там еще?.. Да все, кажется!..
«Далеко мне до Ватнина», – подумал Андрей с доброй завистью и, подойдя к сотнику, поцеловал его в потный лоб.
Лето было жарким в этом году… Фургоны и артиллерийские повозки Хвощинский велел загнать в реку, чтобы не рассохлись колеса.
Страшные сухие грозы не могли утолить палящего жара. Дождей не было, но молнии часто вонзали свои огненные зигзаги в котловины ущелий, и тогда в Баязете ощущался запах фосфора.
В одну из ночей молодой вольноопределяющийся, стоя на посту, забыл опустить штык – и был превращен молнией в пепел. Люди, не выдерживая зноя, выбегали из раскаленных казарм, но и здесь, под открытым небом, их охватывал горячий воздух и душил, как прессованная вата.
В городе появилась масса бешеных собак; однако жителям Баязета, увлеченным торгашеством и последними событиями, было явно не до них, и очумелые кабысдохи, вывалив между зубов побелевшие языки, стаями носились вдоль захламленных улиц…