Байкал. Книга 6
Шрифт:
– Не веришь? – засмеялся Диавол. – Зря. Как проспится, сам спроси его. Токмо она ещё до Орсега не добралась, так что свободна вполне, ежли пожелаешь… отнесу тебя сей же час к ней. Ты ей муж, она тебя любит, поведает, в какой ад Арий превратил их жизнь в эти годы. Отнести? Тогда Орсег останется несолоно хлебавши. А ты решишь, кого тебе жалеть и чью сторону принять, жены, али брата…
– Убирайся, всё лжёшь, как всегда, – прорычал я негромко.
Признаться очень хотелось принять Его предложение, и только положение Арика на грани смерти и остановило меня. Ведь сюда я ехал как раз увидеть Аяю, по ней тосковал все эти безрадостные годы. Я так давно отлучён от неё, так давно не живу, я, будто пережидаю. Так
Нет, не думать об этом теперь…
Я улетела из нашей с Огнем долины на том самом несчастном самолёте, который некогда построился для меня в деревне возле дворца Басыр, где меня держали пленницей. Безумие ночи грозило перерасти в ещё большее безумие дня, и я вдруг почувствовав себя переполненной до краёв горечью, понимая, что дальше моя любовь превратиться в ненависть и отвращение, как превратилась его.
Как вино переходит в уксус, так перестояла наша любовь…
И надо было оторваться от этого сосуда, иначе не миновать отравления. Вот потому я быстро и как настоящая воровка, собралась, взяв несколько мешочков с золотом и серебром с собой, пару платьев и несколько плащей, я вышла из дома и поспешила на скалу, где, укрытый сосновыми лапами стоял самолёт. Все наши самолёты был водружены нами на окрестные скалы, чтобы легче и быстрее было улетать. Вот я и улетела.
Я спешила, боясь, что он проснётся, чуткий как всегда, и ринется за мной. Что он сделает тогда? Убьёт, задушит меня? Что ещё он может мне сделать больше, чем сделал уже? За что, Огник, за что? Почему твоя нежность и теплота превратились в этот едкий яд, почему ты, кто не давал даже холодному ветру обидеть меня, вдруг сам стал злобным смерчем, изломавшим и выхолодившим меня всю?..
Опять слёзы душили меня, они текли теперь по лицу, сдуваемые ветром, потому что я взмыла на самолёте сразу быстро, быстрее, чем положено, и едва не завихрилась во встречном ветре, неправильно пойманном в крылья. Моё сердце рвалось назад, потому что оно полно, полно им, моим милым, как я сама вся полна им до самых краёв по-прежнему, как всегда. И мил он и желанен мне, быть может, ещё больше, чем всегда, вот такой, безумный, жаркий и злой. Даже такой. Но я знала, что если останусь хоть на миг, хотя бы до утра, всё это в моём сердце обуглится, потому что теперь горит на самой высоте накала. Надо было уйти, расстаться теперь не ради себя, не ради того, чтобы не плакать больше от несправедливой обиды, но потому что дальше кончится моя любовь к нему… а я не хотела потерять её, самое дорогое, самое живое, что было в моей душе. Пусть лучше я стану тосковать, но не буду мертва душой.
Что будет с ним, я не думала. Потому что иначе я не вышла бы за порог. Конечно, будет страдать. После будет проклинать меня, потом умолять вернуться. Но затем успокоится. Он мужчина, рассудка в нём больше, чем в женщине, он учёный, его ум привык работать, и теперь, когда я ему не помощница более, это станет получаться у него лучше, чем прежде. Перестанет мучить себя пережжённым чувством ко мне, освободится, и жизнь и душа его осветятся, задышат. Так что нет, Огню станет скоро легче без меня. Я давно была как нарыв в его душе, теперь он вскрыт и опустошен, и он начнёт исцеляться…
И всё же сердце моё рвалось на части. Как я теперь буду без него? Я же не могу без него!
Не могу без него!
Не могу без него!
Самолёт завертело и понесло к земле, вращая всё быстрее. Ещё немного и я спиралью врежусь в землю… И пусть… если нельзя быть с Огнем, пусть.
Пусть…
Арик проспал трое суток. Солнце вставало, заходило, снова вставало и опять падало за вершины скал. Я несколько раз будил его, заставляя хотя бы попить воды, но он не в силах был полностью пробудиться, снова погружался в своё забытьё. За
Все эти дни, подходя к постели, я невольно разглядывал нечистое бельё, удивляясь, потому что знал, до чего чистоплотны оба, и Арик, и Аяя, не терпели никогда ни заношенных одежд, ни тем паче постели. Но потом я разглядел, что постель нет просто несвежая, на ней множество следов, и я быстро понял их происхождение. То были следы семени и… крови. Почему кровь? Она не была накапана и не натекла из ран, иначе я сразу понял бы, что это, но нет, она лишь тонко размазана по поверхности простыней и покрывал, как было бы, если бы сочащиеся кровью ссадины скользили и тёрлись вновь и вновь о все эти льны…
Когда я рассмотрел это всё, в моём мозгу стала складываться картина и чем яснее она становилась, тем страшнее становились мои мысли об Арике. В неё же уложились и сдвинутые и открытые сундуки и дверь в кладовую, и разбросанные вещи, и не только потому, что Арик, возможно, метался по дому в поисках Аяи, но потому что она спешно собиралась бежать… Теперь я дожидался пока он проснётся, исполненный уже иного духа, я хотел взглянуть в его глаза и спросить, правильно ли я догадался. Он не сможет солгать мне. И если я не ошибся, если… Я не хотел додумывать, что будет, если то, что само рисуется при виде всего этого безобразия в его доме, что я захочу сделать с ним. Я ждал его побуждения…
Наконец утром четвёртых суток он проснулся. Он поднялся на ноги, свалив покрывало на пол, не замечая этого, прошёл к выходу. Он разбудил меня этим, и я встал с лавки, где спал все эти дни, и тоже вышел на двор, как и он, умыться и справить нужду, благо, нужников у них было несколько, ведь мы некогда жили здесь немаленькой компанией. Арик сбросил одежду и в несколько прыжков был на берегу озера, куда и бросился. Долго пробыл под водой, потом медленно плавал, надолго погружая голову в воду. Наконец, он вышел на берег, я как раз дошёл сюда, к этому моменту. У него на теле видны были поджившие следы, которые только подтвердили мои догадки о том, что произошло здесь: царапины на груди и плечах, потёртые колени…
Он поднял руки к волосам, отжал их, свернув жгутом и сел на камень на берегу, не спеша одеваться, и не глядя на меня. На его гладкой коже сверкали капли воды, словно слёзы. Удивительно, до чего гладкая у него кожа, никаких лишних волос, только под мышками да возле уда…
– Ты изнасиловал её? – спросил я.
Арик дрогнул мышцами над лопатками, но так и не встал и не разогнулся, продолжая сидеть так, опираясь локтями о колени и уткнув подбородок в кулаки.
– Я насиловал её все двести лет, что прошли, почти кажный день… И ей это нравилось! И я продолжал. Потому что ненавидел и любил, как не любил ничто, даже жизнь… – негромко и страшно ответил он, спустя так много времени, что капли на его теле начали исчезать, высыхая.
Я не выдержал и, подскочив, схватил его за волосы на затылке, отклонив голову к спине, чтобы взглянуть в лицо.
– Ты… Ты…
– Да! А ты как думал?! Ты думал, я добрый и всепрощающий олух?!
– Ар… – я отпрянул, отпуская его.
– А я тысячи лет Ар! Но рогатым дураком мне быть осточертело!
– Что ты несёшь? – пробормотал я.
– Да, надоело! Она играла со мной, как с рабом своих прелестей всё время! И притом развлекалась с Орсегом за моей спиной. Они думали, я не замечаю…