Байкал. Книга 6
Шрифт:
Надо успеть забрать хотя бы золото из дома, а не то я останусь не только бездомным и одиноким, но и нищим… я бросился к дому, всё раскачивалось и содрогалось, балки скрипели с жалобными стонами, как будто дом был живой и плакал. С разламывающегося потолка посыпалась труха, я успел вытащить золото, покидав мешки на плащ. Подхватил его, связав узлом, в это время пол затрещал, расходясь в стороны, и, если бы я не умел летать, то тут бы мне и настал конец, потому что вместо подпола, где мы когда-то хранили овощи и крупы, образовалась громадная дыра, бездна, куда полетели обломки пола, а через мгновение стены накренились внутрь, ещё миг, и меня завалит здесь. Я бросился в окно, в котором со взрывом лопнуло стекло.
Подо мной
Я отлетел подальше от вулкана, разверстым жерлом которого оказалась наша долина, а мы прожили в ней столько лет и не подозревали об этом . Теперь вулкан извергался, потоки магмы текли во все стороны, и стало невыносимо жарко. Все мои самолёты сгорели, как и дом и вся долина, от которой не осталось ныне и следа, как некогда не осталось и следа от моей счастливой жизни. Ведь я прожил счастливо и безоблачно так много лет, не одну тысячу, почему мне это кажется теперь мигом, по сравнению с этим тоскливым существованием, которое я влачу эти сотни лет, уже больше тысячи лет без неё?..
…Нет, с этим теперь придётся что-то сделать. Я больше не могу оставлять всё так, как есть. Как было…
Глава 6. Новгородский конюший
Когда пришла весь о том, что всех предвечных собирают, потому что произошло кое-что весьма важное и примечательное, и к тому же весьма редкое, мы с Виколом уже довольно долгое время жили в Новгороде.
В число «всех» не входили только те, кого не было при принятии соглашения, которое объединило нас после битвы в горной долине. Потому что те предвечные, что Мировасор привёл некогда с собой на ту самую войну, уже умерли. Одного из них задрал ягуар, а второго подопечные того же Мировасора пленили и убили, вырвав сердце из живого, как у них было принято. Кое у кого возникло подозрение, что и ягуар был ничем иным, как посланником Мировасора, точнее сказать, что его вовсе не было, а обычное убийство было объявлено нападением зверя.
– Но зачем Миру убивать их? – спросила я.
– Затем, что они видели его слабость, его ложь и его поражение, – сказал Викол.
– Мы тоже видели, – возразила я.
– Мы – другое, мы с ним наравне, всегда были и остались. А те были своего рода подданными. Так что… участь их была предрешена, когда он проиграл битву. Они сбежали, опасаясь, что он убьёт их, вероятно, в надежде, что он погибнет в той битве, но просчитались. Вот и поплатились.
Я ничего не сказала тогда, не хотелось снова говорить о Мире. Мне не хотелось и встречаться с ним снова, но назрела необходимость. Мы с Виком нашли предвечного. То есть, не то, чтобы нашли, никто не искал, разумеется, но мы встретили его здесь, в этом городе, более чем по полгода засыпанном снегом, но удивительном во всех отношениях. Уже то, что он звался Новым городом и управлялся голосом жителей, или Вече, уже было необычно, потому что даже в Греции некогда всё было не совсем так. И в Греции весь год тепло и солнечно, как в раю, люди поэтому терпимее и добрее, как мне казалось, а Викол с этим всегда спорил, говоря, что суровый климат закаляет не столько тело, сколько дух, и делает людей борцами, потому что даже каждая лепёшка хлеба здесь стоит куда больше, чем в краях с благодатным климатом, к терпимости и доброте тепло солнца и моря не имеют отношения. Я много размышляла над его словами, но думала, что вскоре нам всё равно придётся убираться отсюда, мы живём здесь уже двадцать два года.
Так вот, здесь нам попался на глаза юноша, он был сиротой, всего лишь одним из учеников конюха, но однажды Викол приметил, как этот мальчик, а звали его Василько, справился с взбесившимся вдруг жеребцом. Молодой жеребец, недавно доставленный в княжие конюшни, и не объезженный как следует, сбросил конюшего, стал отбрыкиваться и кидаться во все стоны, грозя потоптать всех, кто был в это время на дворе. А Василько спокойно вышел ему навстречу, ещё щуплый, и длинноногий голенастый мальчик, лет семнадцати, едва ли более, протянул руку и взял за болтающуюся уздечку. Конь взвился было на дыбы, но тут же будто передумал и снова опустился на все четыре копыта, внимательно глядя в лицо Васильку, словно между ними шёл немой разговор. Жеребец смотрел вначале изумлённо, но потом словно кивнул головой и опустил её, полностью успокаиваясь и затихая, а потом спокойно пошёл за Васильком обратно в конюшню.
– Ишь ты, Васька! Как ты его?! – начали расспрашивать со всех сторон, подходя к нему, когда он вышел из конюшни снова.
– Да што… не в первый раз… – отвечали другие.
Оказалось, действительно, Василько не впервые обуздывает коней, и не только к лошадям он имел особенный подход. Выяснилось, что и лечить животных он мастак. Заинтересовавшись, я решила понаблюдать за ним, и даже поговорить с ним. И выяснились и ещё более странные вещи, да, мальчишка умел лечить животных и при том он сам не понимал, как это делает, не помнил даже, с каких пор он это умеет. Но и это было не самым удивительным. Куда страннее, что юноша-сирота, хоть и выросший при княжом дворе, но не в тереме же, так вот, он не только разумел грамоте, что в-общем, встречалось повсеместно и среди простолюдин в этом городе, но, в свои семнадцать, уже успел прочесть почти все книги, что хранились в здешней библиотеке, причём на греческом и латыни, а свейский и немецкий знал с детства и даже не помнил откуда. Об этом поведал Виколу, здешний монах-хранитель и летописец. Ему нравился Василько и он хотел замолвить за него слово князю, чтобы тот приблизил его, подняв из конюшен в свои приближённые.
Вот это и заставило меня сказать Виколу:
– Тебе не кажется, что этот юноша не простой человек?
Вик лишь пожал плечами.
– Одарённых и незаурядных людей хватает в мире, Вера, они временами встречаются и нам.
Тогда я сказала уже без обиняков:
– Тебе не кажется, что он предвечный?
Викол с изумлением посмотрел на меня.
– Что ты выдумываешь, Вера? Ну и что, что у него способности к учёбе и он умный, к тому же имеет подход к животным, он вырос в хлеву.
– То-то, что он вырос не в хлеву, а вовсе на улице, он сирота, что с голоду ушёл из своей деревни, где умерли все его родичи, и добрался до Нова города. А к конюшне его приставили всего пару лет назад. И при всем том он успел выучить языки так, что читает на них, – возразила я. – Мы, все предвечные, вовсе не учим языков, это врождённый дар понимать все наречия мира, с которым мы рождаемся.
– Вот именно, не учим, а он…
– Ты тоже, думаю, некогда делал вид, что учишь языки, чтобы не показалось подозрительным твоё знание, – сказала я.
Викол посмотрел на меня, не споря дольше, и сел рядом. В этом тереме мы жили как книжник-грек и его жена, которым пора было уже начать стареть, потому что на людской счёт нам было лет под пятьдесят, и если Викол обычно так и выглядел, то я все же казалась сильно моложе своих сорока семи лет, как тут считалось. Так что мы намеревались вскоре уехать отсюда. И оставить Василько, не выяснив, что он такое на самом деле, было, по меньшей мере, опасно.
– Это глупости, Вера… Забудь думать о том. Мы уезжаем по весне, как только просохнут дороги, потому что меня уже спросил здешний епископ, не ходишь ли ты к ведуньям и волхователям, чтобы сохранять твою младость.