Байкальской тропой

Аганесов Роберт

— Вот, вот, пошла у тебя работа, — подбадривает меня Федор Иванович, — лет через пять будешь настоящий байкальский рыбак…

— Стоп, машина! — кричит Василий Прокофьевич и, натужившись, поднимает на борт здоровенный камень-якорь, привязанный к концу сети. Дора отходит в сторону, и Федор Иванович показывает Андрею место, где будет вамет.

Мы заходим с подветренной стороны, напротив пологого галечного берега. Дора сбавляет ход, чуть срабатывает назад, и снова летит в воду камень-якорь. Рванулось полотно сети и непрерывным потоком пошло через борт. Василий Прокофьевич отталкивает меня в сторону и на ходу направляет бечевку, а Федор Иванович подхватывает поплавки, чтобы они не бились о борт. Если все идет по-хорошему

и без задержки, то почти стометровый конец сети выметывается за двадцать — тридцать секунд. Движения рыбаков точны и без малейшей суеты, даже если какая-нибудь задержка. Они понимают друг друга с одного взгляда и в любую секунду готовы прийти друг другу на помощь. А дора в это время валится с боку на бок, Андрей озабоченно мечется от борта к борту и все время поглядывает на бригадира. Но Андрею простительна его суетливость: только нынешней весной он окончил курсы мотористов и в первый раз вышел на промысел.

Дернулся оранжевый поплавок, и последний метр сети рывком перемахнул через борт. Двигатель тотчас завыл, и дора, развернувшись, пошла прочь от теряющейся в волнах, изгибающейся пенопластовой строчки.

Василий Прокофьевич с биноклем становится на носу доры, Федор Иванович, подправив бруском нож, начинает потрошить рыбу. Короткий взмах лезвия, потроха летят за борт, а выпотрошенная рыба шлепается в ящик. Я сортирую ее и укладываю рядами, пересыпая крупной солью. Серебристый, с едва заметной строчкой от жабер до хвоста, байкальский омуль достигает в среднем тридцати сантиметров в длину и весит до 300–450 граммов. Бывают, правда, старые омули, весящие около двух-трех килограммов. В августе омуль скапливается в нерестовые косяки, и во второй половине месяца начинается основной промысел этой рыбы. В сентябре нерестовые косяки омуля идут к устьям рек. По окончании нереста, в конце октября, в ноябре и начале декабря, омуль возвращается в Байкал и уходит на зимовку.

Байкальские рыбаки промышляют рыбу на небольших катерах и живут на них весь сезон промысла, изредка возвращаясь на базу. Но отдельные бригады рыболовецких колхозов уходят на мотодорах в излюбленные места лова, в глухие уголки Байкала, и поселяются в палатках на берегу.

Однажды, сортируя по ящикам рыбу, я случайно наткнулся на необычную, казалось бы, совершенно голую и прозрачную рыбу перламутровых оттенков и с необычным строением тела. Забыв о своих обязанностях у ящиков, я пялил на нее глаза до тех пор, пока Федор Иванович не объяснил мне, что это чудо называется голомянкой, но так как для подробных объяснений времени не было, он выбросил ее за борт. Но через несколько заметов голомянка снова попала в сети. Она плохой пловец и большую часть времени как бы парит на своих громадных и нежных грудных плавниках.

Уже позднее, просматривая научную литературу о Байкале и его фауне, я узнал, что всего в водах Байкала обитает пятьдесят видов рыб. Среди них немало таких, которые встречаются только на Байкале; к ним относится и голомянка. Два ее вида: голомянка большая, или байкальская, и голомянка малая — обитатели больших глубин. Само название «голомянка» произошло от поморского слова «голомень» — открытое море. Длина большой голомянки — около двадцати сантиметров, а малой — около пятнадцати. Лишенное чешуи тело имеет бледно-розовый цвет. Крупная голова и большой рот, снабженный многочисленными зубами, изобличают в ней хищника. Основная пища голомянок — крупный рачок-бокоплав и собственная молодь. В ночные часы зимой голомянки поднимаются до глубины в десять метров, а днем возвращаются на глубину 200–500 метров. Голомянки — холодолюбивые рыбы: при повышении температуры воды они впадают в оцепенение и гибнут. Икру они не мечут, а производят на свет личинок, до двух тысяч штук. Запасы голомянки в Байкале велики, но промысел ее почти невозможен: эта глубоководная рыба держится рассеянно, не образуя скоплений.

Среди промысловых

рыб на втором месте после омуля — байкальский хариус. Известны два типа байкальского хариуса — черный и белый. Хариусы — рыбы холодолюбивые. Черный хариус сбивается в небольшие стайки на глубине около двадцати пяти метров, а белый предпочитает глубины до тридцати — сорока метров. Но и тот и другой в основном придерживаются прибрежной полосы. Черный хариус питается личинками насекомых, а также бычками и их молодью; белый предпочитает рыбу. Черный хариус нерестится в мае в небольших притоках Байкала. Места нереста белого хариуса точно не установлены, но предполагают, что он заходит для нереста в более крупные притоки, главным образом в Селенгу.

Изредка попадали к нам в сети некрупные, килограмма в полтора-два весом, сиги. Байкальский сиг в возрасте пятнадцати — двадцати лет достигает шестидесяти — семидесяти пяти сантиметров длины и веса в пять — восемь килограммов. Но про таких сигов, говорит Федор Иванович, и забывать стали, что они вообще водятся в Байкале. С каждым годом сиги все реже и реже застревают в промысловых рыбацких сетях. Но, пожалуй, самый малочисленный житель байкальских вод — это сибирский осетр, некогда водившийся здесь в большом количестве. Неумеренный лов в корне подорвал запасы этой ценнейшей рыбы. Сейчас на его промысел наложен полный запрет. На Селенге проектируется завод для инкубирования икры осетра, а также строительство специальных прудов для выращивания молоди.

…Захлебнулся двигатель. Василий Прокофьевич втаскивает на дору ярко-желтый поплавок. Мы становимся по своим местам, и снова полотно сети ползет через борт. У меня уже рябит в глазах от пестрых извивающихся комков. От непрерывной качки начинает поташнивать, но я стараюсь не подавать вида и, как эта задыхающаяся рыба, глубоко вбираю в себя свежий морской воздух. Руки, не чувствуя уколов, работают автоматически, глаза следят за укладывающимися складками полотна. Сеть выбрана. Сполоснув руки, мы принимаемся пластать рыбу. А дора, зарываясь в гребнях волн, снова мотается по заливу, отыскивая пенопластовые строчки…

Из-за мыса, с южной стороны, в открытом море показался небольшой катер. Лохматые волны метались вдоль низких бортов, и захлебывающееся суденышко, словно отфыркиваясь от наседающего моря, задирало то нос, то корму и покорно валилось на бок. Но, продираясь сквозь волны, оно упорно держалось своего курса. Василий Прокофьевич показал Андрею на катер; дора развернулась и пошла на сближение. На просмоленном борту катера белели ровные буквы: «Марс».

Катер сбавил ход и развернулся носом к волне. Когда мы подошли едва не к самому борту, из рубки с капитанским достоинством неторопливо вышел высокий, худолицый мужчина лет пятидесяти, с пышными седыми усами. Новый брезентовый плащ топорщился колом на его плечах.

— Здоров был, капитан! — улыбаясь во весь рот, крикнул Василий Прокофьевич.

Капитан поклонился, одновременно делая Андрею знак держаться подальше от раскачивающихся бортов катера.

— Далеко собрался?

— А в Нижнеангарск идем, к геологам… Как промышляешь?

— А! — отмахнулся Василий Прокофьевич, кивая на ящики. — И говорить не о чем!

— Чего так? — Капитан перегнулся через борт, заглядывая в дору.

— Сам видишь погоду, — поддержал разговор Федор Иванович, отталкиваясь шестом от катера, — бьет горняк, и нет рыбы!

Капитан согласно кивнул и пригладил здоровенными красными пальцами пышную прядь усов.

— Слушай! — крикнул Василий Прокофьевич. — Пару буханок свежего хлеба одолжишь?

— Витька! — не поворачивая головы, гаркнул капитан. Из люка высунулась чумазая, веснушчатая физиономия парнишки, по возрасту под стать нашему Андрею.

— Достань шесть свежих булок…

Парень исчез в дверях рубки и через минуту появился с буханками хлеба, а в это время Федор Иванович передавал на борт катера ведро с омулем.