Шрифт:
Капитан и Мальвина
1980
Капитана теплохода Коноша Владимира Петровича Поливанова в экипаже «за глаза» называли Винни Пухом. Круглое лицо, маленькие светлые глазки, а на голове топорщились и кудрявились блеклые редкие волосики. И ко всему этому, вечно расстегнутая на круглом животике рубашка, кое как заправленная в поношенные советские джинсы, в народе называемые «Техасы». То есть, он действительно был похож на знаменитого мультяшного героя.
С выходом в рейс Владимир Петрович сразу же начинал квасить. Делал он это умно и продуманно. В начале он, как правило, вызывал старшего механика, но долго с ним не засиживался, поскольку тот был мужик крепкий и мог серьезно сократить капитанские запасы, практически не вредя
Но к приходу в загранпорт Владимир Петрович преображался. Он прекращал пить, отмывался дорогим мылом, надевал чистую белую рубашку с галстуком и облачался в черный капитанский китель с золотыми шевронами на рукавах. Иностранных представителей власти, агентов грузополучателей уже встречал уверенный и спокойный настоящий Капитан. И, хотя его английский был далек от совершенства, уверенность, с которой он рубил английские фразы, часто непонятные для собеседника, заставляла последнего усомниться в собственных знаниях, конечно, если эти беседы происходили не в англоязычных странах. Англичане же вежливо улыбались и также вежливо переспрашивали со своим неизменным «Сори».
В последнее время «Заграница» стала утомлять Владимира Петровича своим чопорным порядком, своими портовыми законами, которые ужесточались каждый год, да и правила судоходства усложнились до -нельзя. Единственно, что еще скрашивало его существование в загранрейсах, так это получение, так называемых, «Представительских» – то есть вино- водочных изделий самого высокого качества, пиво – лимонадов и других дефицитных продуктов, которых просто так в архангельских магазинах купить было невозможно. Количество же их в прямую зависело от количества портов, посещаемых судном. Учет и контроль за «Представительскими» осуществлял сам капитан. Поэтому Владимир Петрович считал их своими кровно заработанными и распоряжался ими, как хотел. Примерно половину он выпивал сам, половину от второй половины он увозил домой (и, в общем то это было по- божески – другие домой тащили гораздо больше), а другую половину от второй половины он раздавал всяким полезным людям в пароходстве, и даже, бывало, перепадало по бутылочке стармеху и первому помощнику.
В каботажном же плавание Поливанов был, как рыба в воде. Во всех, забытых богом местах на Севере, его знали и уважали. Он тоже знал всех ответственных за приемку груза по именам во всех пунктах доставки. Он пил с ними, вел разговоры, иногда хитрил и обманывал в мелочах, но груз всегда сдавал точно до последнего ящика, до последнего килограмма. Его небольшую, круглую фигуру в фуфайке, шерстяной шапочке и резиновых сапогах можно было увидеть и на судне и на берегу, куда он выезжал вместе с бригадой. Из всех посещаемых точек, а это были Пеша, Шойна, Колгуев, Индига и другие, Поливанов выделял и, даже по- своему любил, Индигу. Здесь был закрытый безопасный рейд, а это очень важно для выгрузки, здесь была куча хороших знакомых и, кроме того, сюда хорошо заходила семга.
А Толю Жукова – третьего помощника, недавнего выпускника Макаровки, капитан не любил. Не любил он его за высшее образование, за разносторонние знания, за его интеллект и, даже, за его трезвость – на Коноше это считалось почти дурным тоном. До Коноши Толя работал на новом, в то время, судне Вера Мухина, но как то попал в милицию, за то, что дал в морду одному подонку. В милиции долго не разбирались, а видя, что человек трезв и адекватен, очень быстро его отпустили, однако в Пароходство сообщили. И так хорошо начавшаяся Толина карьера, внезапно дала трещину. Визу Толе не закрыли, но в зарплате он потерял – Коноша была на две группы судов ниже, а чем ниже группа, тем ниже и зарплата. Кроме того Коноша все лето ходила по «северам» и доставляла народнохозяйственные грузы в самые отдаленные точки нашей
Толя был родом с Новгорода, но на последнем курсе Макаровки он женился на коренной ленинградке и теперь стал законным питерцем. Три дня назад к нему приехала жена, высокая красивая молодая женщина с копной роскошных каштановых волос, и четырехлетняя «Мальвина» – девчушка с широко открытыми карими глазками на милой улыбающейся рожице. Ребенок был просто очарователен – белый нарядный бант на голове, розовое платье в крупную клетку, белые гольфы и светлые легкие туфельки. Полина – так звали девочку (а папа называл ее Полинка – Мальвинка) была не капризным и очень контактным ребенком. Она с удовольствием гуляла по судну с папой, улыбалась всем встречным и говорила с взрослой интонацией в голосе:
– «Нет, вы только посмотрите, какой у меня чудесный бант!».
И люди тоже восхищались ее бантом, а ей это нравилось, и всем окружающим нравилось, что ей это нравится.
Владимир Петрович и его дражайшая супруга Лидия Федоровна, очень домашняя и уютная женщина, абсолютно лишенная гонора, свойственного капитанским женам, спустились с трапа к ожидающему такси. Судно было уже загружено и стояло у Красной пристани в ожидании документов. Отход планировался на двадцать два часа.
Лидия Федоровна поцеловала мужа, пожелала счастливого плавания, села в машину и помахала рукой.
– Сколько таких прощаний за тридцать лет замужества – грустно подумала она, – Вот и сын уж пять лет, как в море ходит.
Владимир Петрович переоделся в свои любимые «техасы», устроился на диванчике перед телевизором и решил, что уже пора бы и принять «на грудь» за предстоящий отход. Тем более, что до отхода еще масса времени, и можно будет немного покемарить. Он извлек из холодильника початую бутылку «Смирновской» и с сожалением отметил, что просто никакой закуской там не пахнет. И вообще в холодильнике ничем не пахнет потому, что его чистюля жена все оттуда выгребла (и слегка позеленевшую колбаску, и начатую баночку с «частиком в томате» и, даже представительских «крабов», правда неделю, как открытых), холодильник вымыла и велела впредь консервы открытыми больше одного дня не держать.
– Ну что ж – подумал Владимир Петрович – придется яблочком закусить. Он поднялся с дивана и прошел в спальню.
А надо сказать, что в те времена, моряки, регулярно плавающие летом по северным точкам, возили туда для продажи не только заграничные шмотки, а и свежие фрукты и овощи, которые шли там, на «ура» по ценам значительно выше архангельских. Некоторые моряки продавали их за деньги, некоторые меняли на рыбу, песцовые шкуры, а некоторые просто отдавали друзьям и знакомым, прекрасно сознавая, что, когда у тех будет рыба(читай семга), то и у тебя будет рыба. Кроме фруктов на точках в большой цене было пиво. И если моряку удавалось достать ящик или два этого напитка (В Архангельске пиво было тоже в дефиците) и не выпить его с друзьями моряками до прихода, то он мог расчитывать на значительную прибыль от реализации – цена трех бутылок пива была эквивалентна цене одной бутылки водки.
Владимир Петрович тоже не гнушался таким бизнесом. Хотя, по правде сказать, денег он не брал, а брал, как сказал один классик, только «борзыми щенками», то бишь рыбкой красной, песцовыми шкурками (правда, без государственного клейма – то есть браконьерскими) и даже морожкой, которая, хотя и не каждый год, в неимоверных количествах появлялась в тундре. И как только судно бросало якорь на рейде какого либо поселения (подойти к берегу на судне просто невозможно и выгрузка производилась на рейде на специальные понтоны, которые потом отбуксировывались к убогому причалу) к нему тот час подходил какой- нибудь моторный катер и какой либо местный абориген, в фуфайке, сапогах броднях с обветренным лицом и красными жилистыми лопаторазмерными руками, кричал снизу вахтенному: