Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория
Шрифт:
На полу — смирнский ковер.
Но лучшим украшением спальни была кровать — превосходной работы, из слоновой кости, в которую были вделаны драгоценные камни: ониксы, топазы и смарагды, окруженные тонкими и изящными арабесками из золота. Одеяло и простыни привлекали красивыми оттенками цветов, блистали великолепной вышивкой. Перина, как мне поведал Вардий, была набита легчайшим пухом, который выщипывался из крыльев молодых куропаток.
«Кровать, мой юный друг, — любил повторять Гней Эдий, — кровать — это вся наша жизнь. На ней рождаются, на ней любят, на ней умирают».
В «спальне Фанета» Вардий всегда спал в одиночестве.
Второй слева была спальня Приапа. В ней отсутствовали и двери, и окна. Стены… Как бы мне их тебе поделикатнее описать?.. Они были выполнены в так называемом «стиле канделябров». То есть центральная часть стены делилась на отделы продольными и вертикальными полосами, будто сделанными из металла, которые роскошно светились и дорого сверкали. А в клеммах между полосами располагались яркие мифологические картины: Венера с Марсом, Либер с Ариадной, Персей с Андромедой, Геркулес с Деянирой, Тезей с Антиопой, Язон с Медеей, Ахилл с Брисеидой, Одиссей с Пенелопой и еще двенадцать или шестнадцать пар богов или героев. И все в разных, неповторяющихся позах — будто методическое руководство. На потолке же были нарисованы два крылатых… Нет, Луций, уволь меня от описания потолка!..
Однажды, когда мы проходили мимо «спальни Приапа», Вардий завел меня внутрь, заставил внимательно рассмотреть живопись, а потом прочел из Проперция:
Тот, кто впервые писать непристойные начал картины, Гнусности все напоказ выставив в чистых домах, Тот без стыда развратил простодушные девичьи глазки И в непотребства свои их захотел посвятить. Стонет пускай под землей, кто таким искусством посеял Столько раздоров, укрыв их под личиной утех!— Всё это зачитал возмущенным тоном, хихикнул и сказал: «Пусть стонет. А мы пока будем разнообразно утешаться».
И тут же стал демонстрировать мне кровать. Он была деревянной и таким образом устроенной, что ей можно было придать разные положения, разные углы наклона; ее можно было раздвинуть или сузить, удлинить или укоротить, превратить в длинное кресло, вздыбить или запрокинуть… ну, сам понимаешь… Подстилкой на ней служил тонкий мешок, набитый соломой, грубый солдатский плащ представлял собой одеяло, подушка была маленькой, круглой и жесткой.
На полу — словно в противовес этому солдатскому аскетизму — лежал пышный, ворсистый, широкий финикийский ковер.
Третьей и последней спальней была спальня Протея. Она располагалась справа в глубине колоннады, напротив «спальни Приапа».
От перистиля она отгораживалась подвижной перегородкой.
Окно в спальне было достаточно широким и выходило на северную сторону и на бассейн, так что в спальне никогда не бывало жарко, а солнечные лучи, отражаясь от водной глади, часто сверкали, рябили и будто плескались на потолке волнами и бликами. Когда солнце уходило, комната наполнялась зеленым полумраком — от развесистого платана, росшего чуть в стороне от окна.
Стены были расписаны в «театральном стиле». Полуоткрытая «царская дверь» на левой стене и за ней в просвете статуя греческой Афродиты. На правой стене — остров Фарос со стадом тюленей, и среди них — Протей, со змеиным хвостом, с туловищем льва, с копытами вепря, с головой юного царевича. Руки у него — словно пальмовые ветви. Изо рта хлещет вода. И в этом потоке расплываются в стороны по стене, вниз к полу и вверх к потолку театральные маски: комические, трагические; личины вакханок, сатиров, селенов.
Кровать тут стояла бронзовая, в форме лебедя, сложившего крылья и голову опустившего в воду. Простыни и одеяла — из тонких материй, но не такие дорогие и пышные, как в «спальне Фанета».
Ковер на полу, как ты, наверное, догадываешься… Правильно. Ковер был египетский, александрийский.
Вот, собственно, всё, что мне захотелось вспомнить о спальнях.
В этом перистиле было еще одно помещение — святилище Венеры и Амуров, напротив «спальни Фанета». Но я, с твоего позволения, не стану его сейчас описывать.
А равно опущу описание бани. Баня была обычной, четырехчастной: аподитерий, калдарий, фригидарий, тепидарий. В баню можно было попасть по узкому коридору в конце колоннады.
IV. Теперь о парке. Его разрезали три аллеи. Первая, въездная, широкая, с плотно утрамбованной почвой, чтобы по ней было удобно ехать в экипаже, шла с юга на север, от главных ворот к дому, так что дом, по мере движения, возникал слева… Представляешь себе?.. Сама же первая аллея, миновав дом, упиралась в начало второй аллеи.
Эту аллею обычно называют gestatio. Но Вардий именовал ее «аллеей гармонии». Ее образовывали темные пинии и серебристые тополя, смыкавшие в вышине свои ветви. И Гней Эдий мне однажды объяснил: «Пиния посвящена изнеженному любовнику Венеры Аттису. Тополь — любимое дерево мужественного Геркулеса. И если они соединили свои ветви, то это свидетельствует о дружеском союзе противоположностей, о гармонии мира»… Аллея эта шла с востока на запад.
А начало ее было фактически концом третьей аллеи — «аллеи Странствий Венеры», которую я тебе уже подробно описал (см. Приложение 1). Она, как ты помнишь, поднималась по склону, со стороны озера, от прудика к дому, и справа и слева от нее за плетеной оградой разместились виноградники Эдия Вардия.
Разумеется, в парке было множество мраморных скамей и лож, мраморных и деревянных беседок, увитых различными ползучими растениями. Как я заметил, ни одно из растений не повторялось, так что Вардий именовал свои беседки «виноградная», «вьюнковая», «хмельковая», «плющевая», «кирказоновая», «клематисовая», «фазеолусовая». «Плющевая пергола» находилась между триклиниарием и открытой галереей, соединявшей два перистиля, была самой просторной, и в ней иногда выставлялись ложа, накрывался стол и устраивались трапезы.