Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория
Шрифт:
Вардий улыбнулся и сказал:
V. — Однажды — лет через десять после того времени, о котором я тебе начал рассказывать, — на берегу Альбанского озера Пелигн отломил тростинку и на песке написал двенадцать имен: Валерия, Лициния, Фурнилла, Сабина, Анхария, Галерия, Гатерия, Клодия, Цезония Орестилла, Эмилия, Мелания, Альбина. Затем одно за другим стал стирать имена. Но два последних оставил, не стер.
«Эти две женщины были подлинными», — грустно объяснил мне Пелигн.
Но скоро набежала неожиданно высокая волна и смыла «Меланию» с «Альбиной».
А друг мой радостно воскликнул:
«Да, Тутик, да! Вот так она пришла и стерла этих женщин из моей жизни!.. И меня самого смыла и стерла…»
Вардий ненадолго замолчал. Потом продолжил:
Валерия
VI. — Первой в списке была Валерия. Ее предложил Эмилий Павел… Но сперва надо кое-что тебе объяснить…
Раньше, как ты, может быть, помнишь, Пелигн-Кузнечик входил в аморию Павла и Галлиона (см. 7, VII), не слишком часто ее, впрочем, посещая и иногда совершенно исчезая из поля зрения своих сотрапезников. Теперь же, после сна в Остийском заливе, в котором явилась ему Венера Венета, Пелигн так усердно и неукоснительно стал участвовать во всех регулярных застольях, предлагал новые пиры, организовывал совместные прогулки и даже путешествия, что скоро наша амория получила новое название — «амория Голубка». И точно: он стал душою компании, ее притягательным центром, а с некоторых пор — ее славным ореолом.
Его заместителями по амории были Юний Галлион — тот самый, который, помнишь? «осаждал» и «коллекционировал» женщин (см. там же) — и Эмилий Павел — который своих купидонок «покупал».
Помпей Макр — тот, который «вычислял» свои жертвы (см. там же) и с которым Пелигн когда-то путешествовал по Греции (см. 7, III) — реже посещал нашу аморию, потому как вознамерился стать поэтом. Восхитившись Гомером и вдохновившись греческими киклическими поэтами, он принялся сочинять, как греки выражаются, вокруг Вергилия: о царе Дардане, о рождении Энея, о Парисе и Елене. Сам Вергилий тогда еще был жив. Но это Макра ничуть не смущало. Ибо поэтом он был настолько посредственным, что сам своей посредственности не ощущал.
По-прежнему к нам в аморию заглядывал сверкающе-холодный и мстительно-циничный Юл Антоний, сын злокозненного триумвира и воспитанник милосердного Августа.
Руфин, который когда-то служил вместе с Пелигном и продолжал служить на низких должностях, так как никакими способностями не отличался и с трудом сводил концы с концами, из второстепенных членов амории, по ходатайству Голубка, был переведен в постоянные и, как я понимаю, кормился за счет наших богатых и щедрых амористов.
К нашей компании в разное время прибавились: Педон Альбинован (тоже начинающий поэт), Фабий Максим (он был лет на десять старше нас, давно блистал красноречием, успел стать одним из самых успешных судебных защитников, дружил с Марком Агриппой и Друзом Клавдием, сыном Ливии); к брату своему, Флакку, который возмужал и перестал быть у нас виночерпием, с некоторых пор присоединился Помпоний Грецин, который раньше воротил от нас нос, а теперь перестал воротить и стал наведываться…
VII. Так вот. Однажды явившись в аморию и возлегши на среднем ложе рядом с Юлом и Галлионом — Павел Эмилий лежал на нижнем ложе, так как был в доме хозяином, — Голубок после десерта вдруг заявил:
«Друзья. Помогите мне отыскать в Риме женщину, совершенно, на ваш взгляд, недоступную».
«Что значит недоступную? — спросил Галлион, потягивая цекубское вино. — Весталку, что ли?»
«Ну, зачем весталку? — улыбнулся Голубок. — Обычную женщину».
«Обычные женщины все доступны. Надо лишь уметь к ним подступиться», — мрачно сказал Юл Антоний, пригубливая терпкое фалернское.
«Вот я и прошу назвать мне такую обычную женщину, к которой никто из вас не знает, как подступиться», — уточнил Голубок.
«Пожалуйста, — зловеще усмехнулся Юл. — Попробуй соблазнить Ливию, жену Августа».
Голубок укоризненно покачал головой и попросил виночерпия смешать для него ключевую воду с соленой морской. А прочие сделали вид, что не расслышали бестактной шутки Антония.
Павел Эмилий, который не только во время закусок, но и на десерт пил сладкие вина — в этот раз, кажется, сладкий самосский муслум, — Павел тяжко вздохнул и произнес:
«Валерия».
«Какая Валерия?» — с любопытством спросил Помпей Макр.
«Валерия Рутила, жена Публия Вибуллия. Она добродетельнее весталки и мужу верна, как Ливия — Августу», — пояснил Эмилий Павел.
Имя было названо. Голубок его услышал. Охота началась.
VIII. Начал он с того, что навел справки об этой Валерии Рутиле. И действительно: в наш распутный век Валерия являла собой редкостный образец верности и добродетели. С тринадцати лет она принадлежала лишь одному мужчине — сенатору Гнею Публию Вибуллию, родила ему пятерых детей и трепетно любила своего мужа, как любят лишь в юности, лишь в первые годы супружества и только очень счастливые и благодарные женщины. Она же любила так… дай-ка сосчитать… да, тридцать долгих лет. В юные годы она, как рассказывали, была весьма хороша собой и до сих пор сохраняла какую-то особенную, грациозную и соблазнительную недоступность, от которой кружатся мужские головы. Кружиться-то они кружились, но даже в самые безумные головы, если верить городской молве, не могла прийти мысль о том, чтобы тем или иным способом попытаться… Боже упаси! Никому не приходила, и никто не пытался.
Рассказывали, что сам Август, когда принимался рассуждать о древних добродетелях и перечислять имена легендарных матрон, прославленных своей добродетелью, среди современных ему женщин непременно называл Валерию Рутилу, Вибуллиеву жену.
Валерия, как оказалось, была дальней родственницей Валерия Мессалы. А посему Голубок прежде всего отправился к нему в дом и попросил аудиенции у жены своего благодетеля, прекрасной Кальпурнии.
Уединившись с Кальпурнией в экседре, Голубок ей тут же признался: поспорил, дескать, с друзьями, что соблазню Валерию Рутилу. Кальпурния сначала рассмеялась до слез, затем принялась заглядывать Голубку в глаза, щупать ему лоб, держать за запястья, предлагала тотчас позвать Антония Музу, а пока тот придет, приготовить своему юному посетителю антикирскую чемерицу… Музой, если ты не знаешь, звали самого известного в Риме врача, а чемерицу из Антикиры некоторые до сих пор считают лекарством от умопомешательства… А после, отшутившись и отсмеявшись, Кальпурния выставила Голубка за дверь, крикнув ему вдогонку: «Лови первый корабль и плыви на Итаку!»… Видимо, эта великолепно образованная женщина тонко намекала на то, что Улиссову Пенелопу будет намного легче соблазнить, чем Валерию Рутилу.
Но уже на следующий день Кальпурния сама призвала к себе Голубка, уединилась с ним и сказала примерно следующее: «Я подумала и, кажется, нашла единственную приманку. Валерии уже более сорока. Красота ее увядает. Она чувствует это и страшится, что муж ее — нет, не разлюбит, конечно, но с каждым годом будет меньше любить, меньше, чем она его любит. Так вот, если убедить ее, что она по-прежнему молода и прекрасна, что даже юные существа, такие как ты, способны влюбиться в нее до беспамятства… Этим ее можно зацепить. Но как ее вытащить?.. Пока не знаю. Приходи завтра».
Назавтра Голубок снова уединился с Кальпурнией. И та сначала говорила с ним о рыбной ловле, объясняя, что умелый рыбак, прежде чем приняться за дело, должен ответить на четыре вопроса: кого ловить? где ловить? на что ловить? и как выловить? «Кого, где, на что и как», — настойчиво повторяла прекрасная Кальпурния. А после конкретизировала:
«Кого ловить — мы с тобой знаем: преданную, добродетельную, но стареющую. Где ловить? Я тоже тебе скажу: у меня будешь ловить, потому что у нас в доме Валерия часто бывает и чувствует себя в безопасности. На что ловить? Ловить будем, представь себе, на ее добродетель и на сопутствующее ей милосердие. А как выловить— это нам с тобой предстоит сейчас рассчитать и наметить лишь в общих чертах, наполняя деталями и уточняя расчет по мере того, как будет протекать ловля. И три общих правила заруби себе на носу: во всём полагаться на милость Венеры, малейший случай использовать, ничего не стыдиться».