Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория
Шрифт:
Вардий встал, по палубной платформе прогулялся до матроса, который на корме ловил рыбу, вернулся назад, снова уселся напротив меня и продолжал:
IX. — Второй женщиной из недоступных была Лициния. Ее через год после Валерии предложил Юл Антоний. Он недавно сам пытался ее соблазнить, но потерпел поражение. Его угрюмая красота, бесцеремонная дерзкая сила, перед которыми словно сами собой распахивались женские объятия, нет, не подействовали. «Я так рассердился, что хотел изнасиловать эту сучку, — признался Антоний. — Но как представил себе претора, суд, адвокатов… Не люблю я этой мышиной возни… Попробуй. Говорят, ты на ложе почище Приапа… Но с ней ты до ложа не доберешься».
Голубок вызов не сразу принял. Сперва он навел о Лицинии справки. И выяснил вот что:
Лициния была нам примерно ровесницей. Недавно она овдовела. Муж ее, Квинт Марцеллин, был одним из легатов в недавнем походе Августа на Восток. В одной из стычек погиб. Август похоронил его как героя, юной вдове его выдал полмиллиона сестерциев и опекуном назначил Клавдия Тиберия Нерона, своего пасынка.
Внешне Лициния была… Помнишь, у Катулла?
Квинтию славят красивой. А я назову ее стройной, Белой и станом прямой. Всё похвалю по частям. Не назову лишь красавицей. В Квинтии нет обаянья…— Почти точный портрет Лицинии. Тем более что второе ее имя было Квинтия. От себя лишь добавлю, что обаяния в ней не было именно потому, что все ее душевные силы были направлены на любовь к самой себе, и эта самовлюбленность проступала в каждом ее движении, светилась в задумчивом взгляде, дрожала на ресницах и звучала в томном голосе. Казалось, что перед тобой не женщина, а Нарцисс, который, что б он ни делал, глядит на себя в воду и не может оторваться от возлюбленного отражения.
Говорили про нее, что замуж она вышла по расчету, мужа своего никогда не любила, и он, дескать, геройствовал и лез в гущу сражений, потому что обожал свою женушку, чувствовал ее полное к себе безразличие и отчаянной храбростью хотел обратить на себя внимание. И обратил наконец, после того как погиб. Ибо отныне Лициния Квинтия, помимо себя ненаглядной, стала любить еще и своего покойного, несчастного, незабвенного…
Всё это выяснив, Голубок явился в аморию и спросил у Юла:
«Сколько даешь мне времени на охоту?»
Юл Антоний презрительно ухмыльнулся и ответил:
«С Валерией ты девять месяцев провозился… На эту еще больше уйдет».
«Три месяца, — радостно объявил Голубок. — А если Венера поможет, месяц, не более».
Вызов был принят. Спор заключен. Охота началась.
Лицинию он одолел за два месяца и в пять забросов.
Первый заброс. Голубок начал с того, что закупидонил служанку Лицинии. У нее он выведал, что примерно за месяц до гибели Квинт Марцеллин, муж Лицинии, прислал ей из Сирии или из Армении индийского попугая. И этот попугай стал отныне главной заботой юной вдовы и едва ли не смыслом ее жизни.
Наживка была найдена.
Заняв у друзей денег и одолжив у Павла Эмилия старого раба, большого специалиста по части одевания, Голубок под его руководством накупил себе разных дорогостоящих одежд и теперь тщательно укладывал складки на тоге, соразмерял длину, сочетал цвета и подбирал обувь, прежде чем выйти из дома. При этом, однако, щеголем не стал. А в своем внешнем виде пытался достичь — и с помощью раба-одевальщика успешно достиг — эдакой дорогой скромности, утонченной простоты и модной небрежности. И двигаться стал сообразно своим одеяниям. И речь приобрел плавную, учтивую, возвышенную. И всего за несколько дней, как говаривал Росций, «вжился в роль».
Услугами Кальпурнии, прекрасной жены Мессалы, он теперь не пользовался, решив «рыбачить» самостоятельно и впоследствии не выслушивать упреков.
Второй заброс. С Лицинией он познакомился на Марсовом поле, возле Септы — там около статуи кентавра Хирона была маленькая лавка, в которой продавали различные восточные сладости и заодно корм для домашних птиц. Юная вдова туда часто наведывалась, не только придирчиво выбирала корм для своего попугая, но с интересом следила за тем, что и для кого выбирают другие покупатели.
Услышав, как некий молодой господин попросил у торговца маленьких белых мышек, Лициния обернулась к незнакомцу и томным голосом спросила: «Мышки? Живые? Можно спросить, для какого питомца?» Голубок ей со скромной учтивостью поведал, что у его друга в доме живет маленький парфянский филин, которого чрезвычайно трудно кормить, потому что он питается только мелкими живыми грызунами, непременно белого цвета.
Белых мышек в лавке, разумеется, не оказалось, и Голубок лавку покинул.
Но скоро Лициния и Голубок снова встретились, в той же лавке. «Удалось найти мышек?» — спросила вдовица. «Удалось. Но не здесь», — последовал ответ. «А где? Ты знаешь другие места?»… И так, слово за слово, как бы сам собой составился небольшой разговор, из которого Лициния узнала, что юный господин увлекается птицами, исследует их повадки, изучил греческую, этрусскую, парфянскую и даже египетские мифологии и про каждую птицу может рассказать: какому божеству принадлежит, какие тайны может приоткрыть людям, ну, и тому подобное.
«А мне как-нибудь расскажешь?» — словно невзначай спросила Лициния.
«Сейчас, к сожалению, очень тороплюсь. Но в любой другой момент — к твоим услугам», — вежливо склонил красиво причесанную голову наш Голубок.
Встречу назначили на следующий день в «Помпеевой тени», в портике при театре Помпея Великого.
Начался третий заброс. Часто встречались в различных портиках, на Марсовом поле и в некоторых садах. И каждую встречу Голубок ей рассказывал о птицах: об орлах Юпитера, о павлинах Юноны, о болтливых воронах, о совах Минервы, о рыбном орле Весты, о дятле Марса и, в заключение, о голубях и воробьях Венеры. Он к этим рассказам хорошо подготовился. Специально для этого попросил Помпея Макра познакомить его с поэтом Эмилием Макром — дальним родственником Помпея, автором дидактической поэмы «Происхождение птиц». И каждый раз рассказывал о какой-нибудь одной птичьей породе, но обстоятельно, вдохновенно…
Я однажды подкрался к тому месту, где они встретились — кажется, в портике Октавии, но я могу ошибаться, — и издали прислушивался и наблюдал. Голубок был искренне увлечен своим рассказом и одухотворенно красноречивым. Голос его был певучим, мелодичным, мне показалось, чарующим. Холеные руки изредка птицами взлетали ввысь… Протействовал и преобразился, клянусь поясом Венеры!..
И после одного из таких рассказов Лициния томно и задумчиво попросила: «Расскажи мне о попугае». На первый раз Голубок сделал вид, что не расслышал ее просьбы. На второй — будто испугался и пробормотал: «О попугае?.. Ты хочешь о попугае?.. Хорошо… Я подумаю…» На третий прикинулся, что забыл о своем обещании, а когда Лициния ему укоризненно напомнила, нахмурился и ответил:
«О попугае не хочу тебе рассказывать».
«Почему?»
«Очень непростая птица… Боюсь тебя напугать».
«У меня дома живет попугай», — холодно улыбнулась Лициния.
«Я знаю».
«Откуда?»
«Я видел, что ты покупаешь в лавке. Маковыми зернами обычно кормят попугаев»…
В тот раз Голубка впервые пригласили в дом Лицинии Квинтии.
Четвертый заброс. Попугай был и вправду особой породы: изумрудно-зеленый, красноплечий, с желтой грудкой, с пунцово-шафрановым клювом. В Риме к тому времени было уже достаточно попугаев. Но такого, как говорил Голубок, он ни разу не видел. Говорун — так звали попугая — был и вправду на редкость разговорчив и непрерывно выкрикивал какие-то малопонятные слова. Но одно слово Голубок разобрал и очень ему удивился. «Кор-р-инна! Кор-р-ринна!» — время от времени четко и картаво выговаривал попугай, вытягивал шею и растопыривал крылья. Лициния, впрочем, почти тут же объяснила, что Коринной звали одну из ее служанок, которая кормила попугая и чистила клетку.