Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория
Шрифт:
«Спасибо тебе, Юлия».
«За что спасибо?» — Та сделала вид, что удивилась.
«За то, как ты чувствуешь моего сына и как печешься о его душевном спокойствии», — ответила Ливия.
Через неделю Азиния Галла вместе с его женой Випсанией Агриппиной отправили пропретором на Сардинию. Во время морского путешествия у женщины случился выкидыш. Она некоторое время недомогала, но потом поправилась.
И вот, как только Галл и Випсания отплыли из Остии, Юлия среди ночи явилась в спальню к Тиберию и, не знаю в какой форме и в каких словах — об этом ни Юлия потом не рассказывала Фениксу, ни другие мои информаторы мне не докладывали, — стало быть, призвала мужа к исполнению супружеских обязанностей.
С той
Радовалась не только Ливия. Радовался также и Август, наблюдая за пасынком и дочерью и все более приходя к убеждению, что правильным было решение, что замкнутый и обидчивый Тиберий расцвел и раскрылся в лучах солнечной Юлии, а она, его единственная и своенравная дочь, обрела наконец то, что смертные люди называют семейным счастьем.
Все радовались, кроме Гая Цильния Мецената. А когда Август однажды спросил его напрямик: «Ну что, мой мудрейший и дальновиднейший, с Юлией и Тиберием ты, похоже, впервые ошибся?» — Меценат вздохнул и ответил: «Я готов сколько угодно ошибаться. Лишь бы Юлия была счастлива и ты спокоен».
Август нежно обнял своего ближайшего и давнего друга. Но… Обычно в знойное летнее время Август на месяц, а то и на два перебирался из Белого дома в дом Мецената, считая, что тамошний климат улучшает его самочувствие. Так вот, ни на следующий год, ни годом позже — ни разу до смерти Гая Цильния! — Август не гостил у него на Эсквилинском холме.
Вардий снова уехал вперед и больше назад не возвращался. А я не решался нагнать его на рыси.
Скоро мы добрались до предгорий и стали подниматься наверх.
Мы остановились на просторной поляне, с которой открывался живописный вид на леса, на поля и на далекий наш город.
Сопровождавший нас раб, как говорят гельветы, «приготовил поляну»: разостлал два ковра, между ними учредил из дерна небольшой как бы столик, который накрыл белой холстиной и уставил закусками.
Мы с Вардием, совершив возлияние путевому Меркурию, принялись за еду. И сначала говорили о том, о сем — о чем конкретно, я думаю, нет надобности напрягаться и вспоминать. Говорил, разумеется, Гней Эдий, а я лишь изредка отвечал на его вопросы, ну, например, на такие: «Тебе не кажется, что свинина немного жирновата?» или: «Как тебе кобыла, которую я велел для тебя приготовить?»
И вдруг, рассуждая, как мне помнится, о галльских лошадях, вроде бы ни с того ни с сего, Вардий продекламировал:
Правда, Цезарь велик, но величие Цезаря в битвах: Покорены племена, но непокорна любовь. С плеч себе голову снять, поверь, я скорей бы дозволил, Нежели ради закона факел любви погасить.И, не сообщив мне, чьи это стихи, принялся рассказывать:
VI. — Юлия, стало быть, разогнала всех своих адептов и счастливо, как многим казалось, жила с Тиберием. А что Феникс, наш «бедный поэт»?.. Он вовсе не выглядел бедным. Он весь светился изнутри и убеждал меня в том, что Юлия теперь навеки его возлюбленная и никто, ни боги, ни, тем более, люди у него ее не отнимут.
Он меня замучил чужими стихами. Из Проперция он мне чаще всего читал вот это:
Надоедать буду я морякам, обращаясь с вопросом: «Где же, в заливе каком милая медлит моя?» Вот что скажу: «Пусть она теперь хоть в краях Атракийских Или в Элиде живет, все-таки будет моя!»А из Горация — чуть ли не при каждой нашей с ним встрече хватал меня за руку, стискивал запястье, заглядывал в глаза и читал, иногда ласковым шепотом, иногда — громко, с гневным восторгом:
Нас от жадных глаз Фаэтон спаленный Должен уберечь — он урок дал жуткий — И Пегас, нести не хочет земного Беллерофонта. Дерево ты гни по себе, Филлида, И, за грех сочтя о неровне грезить, Не стремись к нему, а скорее эту Выучи песню.Хотя он то и дело ссылался на поэтов, любовь, которую он носил и лелеял в себе, была, как я понимаю, совершенно иного свойства, никем из прежних поэтов пока не воспетая. Он, скажем, убеждал меня в том, что любит не тело, а душу Юлии, и телом ее могли и могут обладать кто угодно, Агриппа или Гракх, Тиберий или кто-то еще — дети, например, из этого тела возникшие. Но душу свою она никогда никому не отдавала — ни детям, ни мужьям, ни любовникам, ни даже отцу. И эту-то душу ее, солнечную, свободную, неприкосновенную, она для него сберегла и ему лишь открыла, потому что только он, Феникс, способен ее почувствовать и полюбить.
Он объяснял мне, что люди обычно любят для себя, для своего счастья. Так уж они, смертные, устроены и за пределы своего эгоизма выйти никак не способны, даже когда жизнью готовы пожертвовать ради возлюбленной; — они, дескать, не ей, а себе самим жертву приносят. Отсюда и все страдания возлюбленных и влюбленных. Ибо истинная, солнечная любовь жертв не требует и с момента своего зарождения проникнута одним лишь счастьем — счастьем любить другого человека не для себя, а для него, каким бы он ни был, как бы к тебе ни относился; любить в радости и в горести, и в горе своем особенно радуясь тому, что ты любишь несмотря ни на что, что можешь прийти на помощь, если тебя позовут, спасти, если любимому человеку твое спасение понадобится; ведь ты уже пришел на помощь и спас любимую, когда понял и полюбил ее — ради нее, ради ее счастья!..
Он иногда очень заумно и путанно описывал мне свою новую любовь, которую называл благожелательной. Однажды я не удержался и спросил напрямик:
«Отчего ты так светишься? Ведь ты ее даже не видишь».
А Феникс в ответ:
«Как так — не вижу? Вчера, например, видел на форуме. Она встретилась со мной глазами и взглядом поблагодарила за мою любовь, а также сообщила о том, что у нее пока всё в порядке, что на данный момент она не просит у меня помощи… Вот я и свечусь, как ты говоришь. И парю над миром — не как Фаэтон, а как само Солнце. Ибо, думаю, даже боги — если они не охвачены настоящей любовью — не могут в один короткий взгляд вместить столько чувств, столько нежности!.. Когда любишь душу, тело можно вообще не видеть. Душа не знает границ. Любимую душу можно в любой момент пригласить к себе на свидание или самому к ней отправиться».