Бег в золотом тумане
Шрифт:
"хозяином" месторождения! О боже, как меня распирало чувство
собственной значимости! Как я был горд и высокомерен! Пока не наделал ошибок, которые до сих пор стыдно вспоминать...
– - Слышишь, Черный, кажись опять вертушка?
– - мои мысли прервал
тревожный голос Кивелиди.
– - Я, Сергей, удивляюсь!
– - взорвался я, зашарив глазами по небосводу. Ты же знаешь, что полагается за панику "на корабле"!
Голой задницей в снег!
– - Да
– Кивелиди был похож на пружину.
Они ведь могут и из автомата шарахнуть.
– - Ну и наблюдай тогда! А я буду тебе под ноги смотреть...
Первые несколько километров тропа была отличной. Но выше, она разбухла от грязи.
Периодически, кто-нибудь из нас, включая ишаков, падал, и скоро мы стали жёлто - коричневыми от глины. А через километр "наступила зима". Наша "нить Ариадны" - тоесть тропа, исчезла под снегом, и я не знал, куда идти. Двигаться наугад, было опасно.
Посовещавшись, мы решили идти по лавине, покрытой ледяной коркой. Возможно на другом её краю найдётся наша тропинка...
Мужчины поочередно меняли впереди идущего. А Лейла с Наташей меня просто восхищали. Они ни разу не пожаловались на трудности перехода. А когда я заглядывал им в глаза, - ласково улыбались...
Неожиданно один из ишаков - "Черный", сорвался. Но он оказался сообразительным, и успел упереться копытом в торчащий из снега скальный выход.
Возвращение "Чёрного" на исходную позицию заняло больше часа. Эта
операция отняла последние силы, но перевал был уже перед нами. Казалось, что его можно "коснуться рукой"!
***
И вот наконец мы на Кумархском плато. Оно знаменито месторождением оловянного камня - касситерита.
Нашим взорам предстала площадка в четыре квадратных километра, обезображенная глубокими шрамами разведочных канав и
траншей.
Касситерит содержится в кварц-турмалиновых жилах, рассекающих месторождение с востока на запад и прослеживающихся на несколько километров. Жил -- десятки, а минерала немного и не везде. Методы поиска - обычные: На поверхности рудного поля, перпендикулярно направлению жильной серии, рылись канавы и траншеи. На вскрытых жилах брались пробы руды.
Через полгода приходили результаты химического и спектрального анализов, и мы начинали выделять рудные тела - более или менее протяженные участки кварц-турмалиновых жил мощностью (шириной) не менее 0,8 метров и с содержанием олова выше 0,40%. Иногда это удавалась сделать, и тогда рудное тело прослеживали на глубину.
Где-нибудь на крутом склоне, ниже канав, вгрызались в рудоносную жилу штрековой штольней и опробовали ее через каждые три метра. Или рассекали всю жильную серию штольней. А уже из нее проходили штреки по жилам, с промышленным содержанием касситерита и по жилам "слепым", то есть, не обнаруженным на поверхности. Много лет назад, уезжая с Кумарха, я думал, что никогда сюда не вернусь. Но через два года я приехал сюда со своим аспирантским отрядом.
Прошли годы, и я снова
многих лет, растащены на дрова, устья многих штолен -- завалены. Природа почти "залечила раны", многие из которых были
нанесены лично мной. Бесчисленные канавы и траншеи, дороги и подъездные пути, отвалы и буровые площадки заросли бурьяном. Крутые склоны осыпались. И не было со мной товарищей, с которыми я делил радости и печали, хлеб и водку...
Их раскидало по месторождениям и рудопроявлениям Таджикистана.
А потом они стали беженцами и разбрелись по заброшенным городкам и сёлам России-матери.
Я скользил взглядом по развалинам нашего базового лагеря. Вот здесь была баня и бильярдная, здесь пекарня, а здесь -- моя камералка, в которой мы после прихода вахтовки частенько устраивали пиры и танцы... Вон там стояла моя палатка. А неподалёку от лагеря - "Восьмое чудо света". Так называемая, Верхняя тропа, извивающаяся по скалам стометровой высоты. По ней я гонял студентов, чтобы не боялись ни бога, ни чёрта!
Некоторых, наиболее впечатлительных, приходилось выносить на руках, но действовало безотказно. А вон там, в зарослях иван-чая до сих пор видны ржавые остатки бурового копра -- памятник моему позору!
Задавая эту скважину, я глупейшим образом ошибся в масштабе и вбил
определяющий устье кол, не в двухстах метрах от рудной зоны, а всего в пятидесяти. И рудная зона была вскрыта не на глубине 300 метров от
поверхности, как проектировалось, а в десять раз ближе.
Никто ничего не заподозрил, а я смолчал. И двести тысяч советских рублей вылетело в трубу.
А вон там, на той крутой канаве N1337, чуть не погибла Ксения, сваленная с ног солнечным ударом. Она катилась вниз по склону метров десять и искалечилась бы, если бы совершенно случайно ее не откинуло в мощный куст кислячки или, по-европейски, ревеня.
Вон стоит списанный, но почему-то не увезенный на металлолом, бульдозер ДТ, дэтешка.
Облупленный, заржавленный. А когда-то он был оранжево-голубым, веселым, шумным... Валька, мой пятилетний сын, любил, подражая бывалым бульдозеристам, сидеть за его рычагами с приклеенным к нижней губе окурком "Беломора".
Это мой Кумарх... Я знал здесь каждую канаву, знал, где и какой мощности в них подсечены рудные жилы и какое в них содержание олова. Я знал здесь каждую тропку, каждый камень, все грибные места и каждую неразорвавшуюся мину.
Я вернулся! Налюбовавшись красотами Памира, мы начали спускаться вниз, в долину Хаттанагуля, левого притока Кумарха. Не прошли и двух шагов, как Федя упал. Он поскользнулся на ровном месте и, опрокинувшись на спину, поехал вниз по склону. Ему понравилось, и он стал искать место, где бы еще прокатиться. Наташа тоже решила развлечься и, выбрав крутой участок, заскользила чуть согнув колени.