Шрифт:
Глава первая.
Совершенно бурлящий, где шум становился частью воды, поток капель и воздуха заворожил профессора, подобно огню, или действу актеров на сцене. Дикие латания щекотали ноги, от перелива света хотелось плакать и смеяться.
– Каждая жизнь обретает смысл в чужой жизни, – говорил профессор, всматриваясь в искрящийся светом фонтан.
Лучи солнца преломлялись сквозь поток, расплываясь красочными пятнами по полу и стенам, зеленеющим зарослями пышного колючего каперса и пухнущей от жары белены, вросших в металлические балки, вытесняющих пожелтевшие стекла высоких,
Заброшенная оранжерея была символом увядающего города, расположенная на окраине, порой привлекала она внимание не меньшее, нежели центральная городская площадь. По вечерам здесь собиралась молодежь, по пятницам и субботам фотографы привозили женихов и невест для красивых снимков, иногда сюда забредали случайные туристы, а будним днем оранжерея пустовала, и профессор любил приходить сюда, чтобы помечтать о своих книгах или помыслить о своей жизни.
Посреди главного зала оранжереи, большого остекленного овального помещения, был выстроен макет окружающей город природы. Бьющий в центре макета фонтан символизировал вырывающуюся в глубине леса на поверхность подземную реку, горячие воды которой брали свое начало под обломками взорвавшегося сотни лет назад вулкана. Реку обрамляли берега из черного песка и похожих на маленькие бриллианты стеклянных камешков, на границе которых начиналась жирная, плотная, словно переплетение молодых мышц, сельва. Профессор никогда не был там, хотя лес находился не так далеко и манил его с детства. Иногда он ненавидел себя за подобную нерешительной, терзался мыслями, что жизнь сложилась именно так из-за проклятого леса, из-за страшных историй отца о садах дьявола, прятавшихся в глубине сельвы. Так профессор создал своего героя, полного его антипода, высокого и сильного мужчину, защищавшего город от лесных созданий. Истории подвигов персонажа приходили внезапно, наяву или даже во сне, раньше профессор бросался к тетрадке, а теперь было достаточно взять в руки телефон и записать новый сюжет. Посещая оранжерею, профессор проглядывал, каким маршрутом может пройти новая история.
Но сегодня все было иначе. Сегодня вымышленный герой должен был умереть, ведь наконец профессор почувствовал вкус жизни и без его помощи.
– Пилар, – мечтательно пропел он, теряясь в воспоминаниях их недавней беседы.
Она была его студенткой. Он начал вести курс их группе в прошлом году и тогда не замечал еще ее, невысокую и очень худую, с коротко стриженными волосами, часто носившую мальчишескую одежду. В мыслях профессор, к его негодованию теперь, упускал Пилар прежде, обводя аудиторию своим взглядом, выхватывая для глубоких своих переживаний девушек с красотой иного типа.
Все изменилось после недавней лекции.
– Профессор Аугусто?
Голос, напоминавший скорее бойкого мальчишку лет девяти, нежели взрослую женщину, вернул профессора из мира истории, в который погрузился он в перерыве между лекциями, вспоминая материал для следующей группы, закрыв глаза и сложив руки, скрещенными ладонями на своей груди.
Открыв глаза, сперва он так и подумал, что перед ним стоит мальчик.
– Что? – спросил он, приходя из сна.
– Профессор Аугусто, я хотела поблагодарить вас, я давно это хотела сказать, как мне нравятся ваши лекции…
Профессор стал приглядываться и понял теперь, что говорит с девушкой и весьма милой.
– …но вы всегда оставляли нам список литературы, а сегодня… – продолжила Пилар.
– Эти списки никому не нужны, – прервал ее профессор. – Я веду курс мировой истории уже многие годы и всегда спрашиваю на экзамене, вот если возникает спорный момент между "отлично" и "хорошо", я спрашиваю по спискам литературы, что читали, что могут сказать, но вот я заметил, уже последние несколько лет студенты перестали читать вовсе…
– Я все прочитала, – теперь уже Пилар прервала его.
– Да? – профессор на миг потерял дар речи. – То есть все, что я задавал до этой лекции?.. То есть у вас что…
Он хотел уже сказать: "у вас что, нет личной жизни?", но прервал себя, вспомнив, что и сам мог прочесть при желании книгу за вечер и сделать еще множество выдержек из нее в свой дневник.
– Я обычно закачиваю книги в телефон и читаю на работе. А сегодня у вас была интересная тема, вы говорили о начале двадцатого века, о том, как рушился мир королей и императоров и на их костях воздвигался новый, и что теперь, чтобы завладеть толпой, правителям нельзя уже просто сообщить миру, что их правление угодно богу, теперь правителями становятся популисты, а потом вы задумались и вдруг стали рассказывать, как молодой и бедный Кристобаль Колон мечтал о карьере мореплавателя, и вот проходят годы, а его дети судятся с кастильской короной за право вечного владения титулом вице-короля Индии…
– Это одна из тем, интересующих меня в истории. Человеческая страсть, из-за которой всегда проливается кровь. Вот Колон представляется нам ученым, мореплавателем, первооткрывателем, мы знаем его прошлое, как учился он понимать течение ветра, рисуя картины на площадях, но узнаем чуть глубже историю открытия Нового Света и вот уже он охваченный властью заковывает в кандалы аборигенов… Я поэтому всегда и говорю, страсть, самое важное из человеческих чувств, оно пересиливает любое, страсть к власти, страсть к плоти…
– Я хотела спросить список книг по сегодняшней лекции, – напомнила Пилар.
– Ах да… – профессор стал искать среди своих листов с записями. – Тут много всего можно прочесть, много интересного… Вот биографию Хьюи Лонга, потом еще "Гитлер по Шпееру", знаете, надо видеть проекты, чтобы понимать размеры человеческого эго, охваченного властью, и как эта власть, этот популизм разглаживает мысли и чувства других, тут "Банальность зла" Ханны Арендт…
Звонок на урок прервал их. Аудиторию заполнил следующий курс.
– Мне пора бежать, – сказала Пилар. – Спасибо большое за книги.
– Я ведь ничего и не посоветовал… Мысли путаются, но я вижу, вы интересуетесь предметом… Можем мы поговорить как-нибудь, может быть мы выпьем кофе в кафе, напротив.
– Да, конечно, мне очень интересно вас слушать.
И уже вышла она из аудитории, но профессор опомнился, выбежал в коридор и крикнул:
– А как вас зовут?
– Пилар!..
Имя вывело профессора из мечтательного сна, на кресле напротив экспозиции с бурлящей вулканической рекой в заброшенной оранжерее.
– Пилар… – повторил он одними губами.
Ему было близко к пятидесяти, невысокого роста и красотой не блистал даже в молодости, курносый, худощавый, волосы вьются, теперь уже не разглядеть в них рыжеватого огня прошедших лет, полностью разгладились сединой, а на лице по коже сухая сетка морщин, у воротника рубашки на шее переходящая в бугристые складки.
– Ты плоть, – оборвал он полет своих мыслей, – плоть, которая стареет, становится хуже, плоть которая вскоре истлеет. Ради чего чужие страдания?