Беги через лес
Шрифт:
И тут же он вспомнил ее лицо, улыбнулся и утешил себя:
– Кто же еще подарит ей такую любовь?.. Просто так не согласилась бы пойти в кафе с таким стариком…
Он узнал, ее звали Пилар Эстевес, живет она с маленьким братом, воспитывает его одна, перебивается на заработки на местном заводе, где сок каучуковых деревьев превращают в резину, и несомненно мечтает о большем, а профессор Аугусто готов ей многое дать.
Он вскочил с кресла, подошел к экспозиции дикой сельвы, к картонным макетам, среди которых разливался радугой холодный фонтанчик. Профессор огляделся по сторонам, убедился, что никто не смотрит, опустил ладонь в ручеек, изображавший вулканическую реку, и освежил ледяной водой свое лицо.
– Здесь, у редеющей сельвы, на границе с чужим государством генерал
Раскачавшись от крика, профессор едва не упал, схватился за края сельвы, разломав несколько картонных деревцев, а в городе будто бы подчиняясь его всплеску эмоций, прогремели раскаты грома и потемневшее внезапно небо озарили молнии, знойный, ленивый вечерний воздух, еще несколько минут назад дрожащий от жары, освежил ветер и стая лисят, поживившись на городском рынке, бросилась, унося запасы краденного в зубах, в сторону леса.
Пышные лисьи хвосты мельтешили под ногами прохожих, бегущих к автобусной остановке у завода резины, оставили несколько волосков золотистой шерсти на липком берегу у вонючего ручья заводских стоков, потеряли еще немного шерсти от внезапного нападения живущих на окраине ворон, уже по лесному больших, желавших отобрать краденное с городских прилавков, и наконец успокоились, в тени деревьев лесной чащи.
Лес был здесь еще одноярусный, и не такой влажный, как в глубине сельвы, под низкорослыми деревьями кустились папоротники, корни которых шуршали от красных муравьев. Лисята стали полукругом, глядя в глаза друг дружке и улыбаясь, краденое лежало в куче посередине. Один из них, крупнее и старше прочих, едва слышно заскулил и остальные весело включились в песнь победы, кроме самого младшего лисенка, темношерстного, глаза его заискрились страхом и резкий рык привлек внимание вожака. Стая тут же замолкла, прислушиваясь к лесным шорохам. Вожак прижал ухо к шуршащей листве, все напряженно наблюдали за ним, за глазами его, растущими от гнева, за ощерившейся пастью. Поднял голову и зарычал на лисят. Страшную весть принес шепот листвы, к ним приближался и быстро крупный зверь!
Схватили зубами, что получилось, случайно порвав и рассыпав несколько пачек с вяленым мясом и чипсами, и бросились бежать, сквозь ветки, бьющие по лицу, по скользящему, жирному мху, а зверь все ближе, слышно уже, как рвется под когтями его листва. Вожак сменил направление, бросился к звуку шумящих ручьев, стекавших из под корней обросших цветами деревьев, затем вновь повернул в самую чащу. Зверь немного отстал, но опять развернул всех вожак и сделал еще круг возле точки сбора, известной всем ранее, места, где заканчивалась жизнь лисят и начиналась совсем другая.
Топот маленьких лисьих лап вдруг затих, и зверь, огромный черношерстный волк, остановился, сжав землю под лапами острыми когтями, готовясь к рывку. Он прислушивался, глаза его сузились в острые щелки, шерсть поднялась. Было тихо и вдруг началась возня, и скуление лисят, словно больно им, будто бы их кусают, стало перерастать в стоны, человеческие стоны. Волк оскалил зубы и теперь уже слышал голоса мальчишек, испуганные, переругивались они меж собой. Зашуршала одежда, – "быстрее!" – крикнул один и волк бросился сквозь кусты и деревья на них, но резкая боль замедлила его шаг. Старая рана на спине, глаза заслезились от сверлящих кости нервов, сбавил шаг, остановился совсем, схватил пастью толстую ветку и сжал до боли в деснах, до вкуса крови во рту. А голоса мальчишек все дальше, ускользают, и теперь отыскать их он сможет лишь по следам. Надо спешить, но боль не стихает.
Выпустил ветвь из зубов и тяжко вздохнул, опустив голову к земле. Ведь он еще не стар, но от ран на короткий миг забродил ярко белым рассудок, а теперь боль ушла, вместо нее слабость и судороги мышц. Такие погони больше не для него. Откашлялся и пошел медленным шагом к месту, где лисье скуление превратилось в голоса человеческих детей.
Это место, как он и полагал, оказалось небольшой
Когда он спустился к реке, лапы едва волочились. Он лег на черном берегу, положил голову на холодный песок, смешанный с вулканическим пеплом и окаменелым стеклом, и стал наблюдать, как скользит по тихим волнам лунный кораблик. Ночь сменила вечер, гроза прошла мимо города и небо было теперь совсем ясным.
Дыхание волка стало спокойным и тихим. Он закрыл глаза. Теперь он был готов к превращению. В его возрасте делать это с каждым разом сложнее.
Кровь стала медленно наполнять остывшие мышцы, глаза заболели, сжимаясь, словно кто-то давил на них пальцами, язык обжегся болью полоснувшего лезвия и десны закипели от маленьких трещинок, размягчаясь, меняя форму, и он закричал, задыхаясь, покатился к воде, смяв кроссовок могучей спиной, с которой кусками сползала шерсть, вся кожа чесалась, раскрываясь кровоточащими порами, в которые тут же забивался песок, и дергающимися от судорог лапами он потянулся к спине, но длинные когти обломались о человечью кожу, мышцы в ногах нестерпимо сдавило, затрясло, он раскрыл глаза, уже свои прежние глаза Диего Салара, брызнув кровью из под век, глядя как бьются на песке налитые огнем его ноги, как ломаются и вновь зарастают кости в красных, бугрящихся венами ступнях. Горло наполнилось желчью и он сжал глаза, отплевываясь и крича. Еще мгновение, плечи, грудная клетка и позвоночник расправились с хрустом, за которым услышал собственный затихающий, кашляющий вскриками боли голос.
Судороги становились тише, болело от каждого вздоха в груди. Он открыл глаза вновь и увидел над собой звездное небо и пар, вздымавшийся от его тела.
Он лежал на спине, голый, покрытый смешавшейся с песком, потом и шерстью кровью.
Еще миг на холодном песке, судороги ушли и усталость обрушилась на его измученное тело. Но засыпать нельзя. Если никто и не видел его, то крики услышать могли. Еще в прошлом году он почти не кричал, а стоит ли вспоминать то время, когда он был подростком. Тогда казалось, превращение длилось не больше минуты и почти безболезненно.
Медлить не стоило. Он поднялся, стряхнул песок, привязал кроссовок шнурками к руке и вошел в холодную воду, погрузился на миг с головой, чтоб оставить все лишние мысли, и поплыл по течению в сторону города.
Тело слегка покалывало от холода, расходившиеся вокруг него волны приятно шумели, сияя скользящими по ним, словно горкам из черного непрозрачного льда, звездам и луне.
Огни города приближались, сладковатый воздух сельвы наполнился горечью жженой резины и он поплыл к берегу. Здесь заканчивался дикий лес, несколько ручьев отрезали его от поля мягкой травы, по которой приятно идти босиком, а за ней куст роз у деревянного забора, маленький дом с белыми стенами, от одной из которых к столбику во дворе растянута веревка с бельем.
Он перелез через забор, чтобы не скрипеть калиткой, отвязал с руки и положил на скамейку кроссовок, снял с крючка у стены дома полотенце и вытерся. В тумбочке с ящиками для инструментов, стоявшей под летним навесом, у него был припрятан пакет со штанами и футболкой. Там же взял пачку сигарет и зажигалку, оделся и сел на скамейку, закурив, стал рассматривать в свете луны добытый из леса детский кроссовок.
– Это все, что ты принес домой, – спросила его жена.
Она незаметно вышла из дома, пока он переодевался под навесом во дворе, и прислонившись плечом к брусовым опорам крыши наблюдала за ним. Ее глаза сияли луной, а улыбка не могла скрыть поджатых губ.