Беги, Люба, беги!
Шрифт:
Услышав отклик: «Войдите!», глубоко вздохнула и открыла дверь. Платова?! — Исмаилян почему-то удивился так, словно увидел перед собой живую Нефертити. — Что вам нужно?
После того, как в ресторане я недальновидно не воспользовалась предложением начальства о посильной помощи, отношение Акопа Ашотовича ко мне заметно изменилось. Он словно позабыл мое имя-отчество, тон при встречах стал суше и гораздо официальней. А сейчас Исмаилян выглядел и вовсе враждебно.
Не дожидаясь приглашения, я подошла ближе и села на стул.
— Здравствуйте, Акоп Ашотович.
Тот
— Максим Андреевич? — и я позволила себе удивиться. — Откуда мне знать? Занимается охраной; наверное. А что?
Исмаилян снял трубку и набрал номер. Я тоже ждала результата в волнении: не сумел ли еще Максим выбраться из туалета? Да, стены «Медирона» возводили не халтурщики. Однако дожидаться, пока замглав обзвонит всю охрану, мне было не с руки.
— Простите, Акоп Ашотович, -невыносимо вежливо сказала я, — я хотела с вами поговорить...
Исмаилян оторвался от трубки и глянул на меня с любопытством.
— Скажите мне имя донора того бизнесмена, которого оперировали недавно.
Глаза Исмаиляна округлились.
— С какой стати?
— Какое имя вы сообщили пациенту? Ведь донор был известен...
Исмаилян сердито засопел и забарабанил пальцами по столешнице.
— Вы, Платова, суете свой нос куда не следует. Не могу только понять, по наивности это происходит или по умыслу... Вам нет никакого дела до личности донора! Вы получили за пациента вознаграждение, причем немалое! Хотите сказать что-то еще?
— Хочу! — дерзко отозвалась я. — Вы что, боитесь?
— Уж не тебя, Платова, во всяком случае! Что ж... — хмыкнул он и, выдвинув ящик, вынул папку, — слушай! Бобиков Илья Демидович, тридцать лет, холост. Первого числа сего месяца в состоянии алкогольного...
— Первого числа сего месяца, — стараясь не сорваться на визг, отчеканила я, — в то время, когда вы представили документы, Бобиков Илья Демидович был жив и здоров. И только в девять часов вечера, по возвращении со стадиона, был сбит неизвестной машиной... Вы, Акоп Ашотович, господь бог?
Исмаилян взвился над креслом, но сумел взять себя в руки и сел, поглядывая на меня с плохо скрываемой неприязнью.
— Не знаю, с чего ты взяла такое, Платова. Видимо, все-таки я в тебе ошибся, надо было слушать Шушану Беркоевну... — Он запечалился. — Она-то сразу поняла, что ты собой представляешь. В «Медироне» не место истеричным фантазеркам! Жаль, что я не понял этого раньше! Даже обучение за границей не пошло тебе впрок!
Я горько рассмеялась:
— Да уж! Школа что надо! Что может быть надежней коллектива, повязанного кровью? Поди, докажи, что где-то там далеко забирали почку не у покойника, а у обколотого бедолаги? Кто в это поверит? Зато все будут помалкивать, особенно если сунуть им пачку баксов в зубы. Побойтесь бога, Исмаилян! Боженков теперь пьет по-черному, но молчит. Молча и сопьется, и сдохнет. И центру срочно понадобится хороший трансплантолог. Кто вам тогда поможет? Опять Елена Михайловна Леонова?
— Елена Михайловна
— К сожалению, уважаемая Елена Михайловна плохо меня знает, если решила, что меня можно купить, как купили ее.
— Ты наглеешь, Платова!
А вы позорите само понятие врача! Объясните мне, как мальчишка из бедной таджикской семьи мог оказаться на уровне «Б»? Я вам скажу, Акоп Ашотович: в одном только случае — если не он платит, а заплатят ему! Кто его уговаривал? Вы? Жвакин? Березкина? И совершенно случайно в соседней палате оказывается больной-единоверец, капризный, но богатый! — Я вытащила распечатанные листы и кинула на стол замглава. — Прекрасный подбор, Акоп Ашотович, лучшего донора не сыскать!
И тут на моих глазах произошло невероятное. Плюшевый мишка-коала вдруг зашипел и превратился в гиену со сверкающими глазами.
— Никто не уговаривал твоего таджика! Сам согласился! Так что твоя дискета ничего не стоит! Но, надеюсь, ты не думаешь, что тебе позволят безнаказанно трепать языком? Ты даже не представляешь, куда сунулась. Ты в команде, Платова, ты одна из нас! И строить из себя невинную овцу ни к чему! А тот, кто предает свою команду, поверь мне, горько об этом жалеет!
— Не сомневаюсь, — прошипела я в ответ. — Так жалеет, что не ко времени накладывает на себя руки, вены режет... То ли от любви, то ли еще от чего... Как Дубова. Я правильно понимаю, Акоп Ашотович?
— Правильно, Платова! И если бы ты была чуть поумней, трясла бы своим стетоскопом да помалкивала!
Он снова схватил телефонную трубку, но найти Тигрина опять не смог. Я хмыкнула: если он решил,что я буду этого дожидаться, то ошибся. Я встала.
— Сядь! — рявкнул Исмаилян. — Все равно без пропуска не уйдешь дальше первого поста!
Ходить возле постов я не собиралась вовсе. Не обращая больше на него внимания, я вышла в коридор, слыша, как замглав отдает срочное приказание разыскать начальника охраны, и выключила диктофон.
Когда я вышла из лифта возле отделения травматологии, Исмаилян, наверное, еще не успел повесить трубку. Первым делом заглянула в ординаторскую. Там было пусто. Я набрала номер Ферапонтова. Слушая длинные гудки, от нетерпения топала ногой. Но сосед исчез, и я дала себе слово всыпать ему по первое число, как только увижу. Делать было нечего. Оставался еще один вариант, нервный, но зато надежный. Я глубоко вздохнула и набрала номер Лидкиной мамы...
Вельниченко уныло таращилась в телевизор. Увидев меня, оживилась.
— Лупка! Пивет! А ме сыны сняли! Токо селюси не сусаюса!
Я порадовалась на ходу. Правда, появившееся вместо шипения сюсюканье звучало еще смешней, но веселиться я не стала.
— Молодец! Вот и помолчи немного! Давай, перебирайся! — скомандовала я, подкатив к кровати прихваченную по дороге инвалидную коляску. — Заткнись, молчи и слушайся! Времени у нас вовсе нет!
Подруга озабоченно закряхтела. Я накинула на нее синий больничный халат, перетащила на сиденье и скомандовала: