Беглая княжна Мышецкая
Шрифт:
– Где тот человек? – Степан Тимофеевич нашарил левой рукой шапку. – Ведите к нему!
– Казаки на струг его отнесли. Потом позвали какого-то попа, чтоб стреляную рану перевязать, а может, и пулю вытащить.
Посадские, не надевая мокрых шапок, которые перед этим поснимали, первыми оставили шатер, за ними гурьбой вышли атамановы соратники. Алешка Холдеев зажег факел и пошел впереди, освещая крутой спуск к Волге. На берегу горели костры, высвечивая отдельные фигуры людей, которые то появлялись у огня, то пропадали, словно их глотала ненасытная тьма. Узнав атамана, сторожевые казаки, охранявшие казацкие суда, подивились,
– Не полошитесь! Перебежчик из острога пришел, атаман спрос с него снимет. А вы не спите, не ровен час, воевода на своих челнах не грянул бы по Волге! Берегите струги.
– Да мы и так глаз не смеживаем, под стать лесным сычам, – отозвался старший в карауле. – Ну, казаки, марш по местам! А вы трое – на монастырскую колокольню, оттуда Волгу далече видно!
Посадские показали, на какой струг отнесли раненого служивого, получили приказ обсушиться у костра, а утром прийти к атаману за вознаграждением, и тут же поспешили греться к ближнему огню, а старший из них, поглядывая на казацкий котел, потер руки и стал напрашиваться к ужину.
– Эх-ма-а, теперь выпить бы, братцы, по чарке говядины, по фунту вина!
Степан Тимофеевич, повелев казакам накормить посадских досыта, первым ступил на сходни струга.
Длинный и темнобородый, с приметными тремя шрамами поперек лба Игнат Говорухин, прозванный в Самаре Волкодавом за свою непомерную силу, тихо постанывал, когда незнакомый чернец сноровисто перевязывал левое плечо, пробитое пулей у Черной Расщелины. Увидев Степана Тимофеевича, Игнат виновато улыбнулся, сделал попытку приподняться. Сухонький монах, врачевавший Говорухина, успев завязать последний узел, бесшумно отступил от ложа больного. У изголовья остался стоять растревоженный сотник самарских конных стрельцов Михаил Хомутов.
– Прости, Степан Тимофеевич, встать не могу, крови из меня много вытекло…
– Лежи-лежи, казак. – Атаман присел на поданный сотником Хомутовым стул, наклонился над постелью. – Где тебя подстрелили? И где твой напарник? Неужто сгиб?
– Сначала о деле… о главном, а то голова кружится, могу и вовсе потерять сознание… Помогал нам воеводский денщик Тимошка Лосев, которого ты, атаман, спосылал вместе с нами к синбирским стрельцам. Он и свел нас с ними, а более всего с Федькой Тюменевым. Прелестных писем по всему Синбирску пораскидали, большую смуту в головах стрельцов и посадских посеяли…
– Готовы ли синбирские стрельцы да казаки к нам преклониться? – живо спросил атаман, внимательно всматриваясь в бледное, потом залитое лицо Игната Говорухина: и вправду, как бы не потерял сознание, тогда и вовсе ничего не узнать!
– Готовы, Степан Тимофеевич. – Игнат делал заметное усилие, чтобы не терять нить разговора. – Более того, узнав, что воевода Милославский убирает их с северной стены…
Атаман даже привстал на полусогнутые ноги, приблизил го лову почти вплотную к лицу своего подлазчика – не начал ли бредить?
– Как это – убирает с северной стороны? Куда же?
Игнат, все чаще делая остановки в своем рассказе, пояснил:
– Он их переместит на ту стену, которая против рубленного кремля. Оттудова он не ждет вашего приступа… А супротив ваших казаков поставит… вотчинников да детей боярских…
– И много ли таких в остроге, Игнат?
– Много, батюшка атаман… что блох
– Эх, ты-ы, досада какая, – сокрушенно выдохнул походный атаман Роман Тимофеев, прихлопнув широченной ладонью о колено. – Густо насели боярские клопы в синбирских щелях!
– Много кипятку понадобится, чтоб их поошпарить как следует! – угрюмо буркнул скуластый Ивашка Чикмаз и лязгнул саблей в ножнах, словно прямо со струга ему идти уже на новый приступ синбирской тверди с князем и воеводой Милославским.
– Мы вот о чем уговорились… с синбирскими стрельцами, – негромко проговорил Игнат и, взглядом попросив атамана на клониться, начал шептать Степану Тимофеевичу в ухо то, о чем они порешили с Федором Тюменевым. Под конец негромко, устало закрыв глаза, сказал и о судьбе Никиты Кузнецова:
– Укараулили нас воеводские ярыжки, а средь них за вожака был самарского воеводы Алфимова холоп Афонька. Переняли нас у челна, когда возвращались к тебе, батько атаман. Я в челне уже был, Никита и провожатый наш, стрелец Титок, на берегу бились. Меня вон пуля пробила, я на дне завалился, а что с Никитой… ежели жив, то теперь у Милославского на дыбе… А может, срубили на тех камнях, вместе с Титком…
Заскрипел зубами Михаил Хомутов, на бритых скулах желваки вздулись – знал, чем грозит верному другу боярская пытошная: воевода Милославский с живого шкуру снимет, дознаваясь о единомышленниках среди синбирских стрельцов, потому со стоном прошептал:
– Прости нас, Никитушка, коль жив в сей час! Кабы мог я чем помочь тебе…
Степан Тимофеевич насупил брови над темными карими глазами, до хруста в суставах стиснул кулаки – о том, чтобы вот теперь же проникнуть в подземелья синбирского кремля и выручить своего товарища, не могло быть и речи – крепко и недреманно сидят в крепости московские стрелецкие полки, не сыскать скорого ключа к воеводской темнице… А стало быть, надо думать о главном!
– Ну что же, воевода Борятинский! Теперь ты, как ни крути, как ни мути, да норови, чтоб самому живу уйти! Поутру мы из-под тебя одну ногу-то непременно выдернем! Так ты, Игнат, говоришь, что синбирские стрельцы, чтобы сбить воеводу с толку и не вызвать до поры подозрения, будут палить по казакам одними пыжами?
Игнат облизнул сухие губы, сухощавое, заросшее темной бородой лицо покривилось от боли, когда он попытался поднять правую руку и утереть пот, набежавший на глазницы. Михаил Хомутов тут же склонился над ним и белым полотенцем промокнул ему глаза и виски, вытер лоб со шрамами – неизгладимый след давней негаданной встречи Волкодава с медведем в присамарском лесу.
– Да, Степан Тимофеевич… Иначе воевода Милославский враз смекнет об измене и тут же вышлет из кремля московских стрельцов, чтоб ударить твоим казакам в спину… А так понадеется, что, коль стрельцы дружно палят из пищалей, то и отобьют приступ… с немалым для казаков уроном… Неужто что не так умыслили? – В полуприкрытых воспаленных глазах самарского Волкодава отразилось смятение. Атаман тут же успокоил Игната, легонько похлопал его по правой руке, лежащей поверх одеяла, – мокрого Говорухина успели уже переодеть в сухое белье.