Бегство… Следствие… Когда время…

Едва проснувшись, он тотчас понимает, что сегодняшний день ему предстоит провести в изоляции. Известный преступный авторитет Мозгун сегодня совершенно не форме. «Господи! – взмолился он. – Хоть бы – ничего! Сегодня только. И никаких решений!»

Мозгун выбрался из постели и поспешил к входной двери, на первый уровень, чтобы своим личным ключом блокировать вход в квартиру. Никого! Не принимать никого! А по телефону отвечать в ключе случайно изобретённого для этих страшных дней стиля.

Если бы он

не был таким, каким являлся в действительности – небольшого роста, с реденькими бесцветными волосиками на голове и… в остальных местах, с мелкими, невыразительными чертами лица, то жизнь его сложилась бы, несомненно, иначе. И даже если бы он и числился, как и ныне, в числе самых влиятельных авторитетов криминального мира, жизнь его не была бы так безобразно тяжела.

Мозгун приблизился к окну и осторожно раздвинул ленточки жалюзи. Площадь Арбатские ворота. Второй год, то есть с прошлого тысячелетия, он живёт на этой площади и частенько видит проезжающий мимо кортеж президента. Президент похож на него. Ну, или он похож на президента. Только губы у президента толще и выпуклей, чем у него, а черты лица более определённы и однозначны. И президент умеет держаться. Каждый день. И утром, и вечером, и, возможно, ночью. Его жена выглядит сонной и глубоководно-подмороженной, но чёрт его знает, что скрывается за её кошачьей внешностью.

Конечно, вряд ли она способна терпеливо дожидаться вечером наверняка нередко задерживающегося на работе муженька, однако, можно предположить, она вполне способна регулярно заводить будильник на два или три часа ночи, чтобы по его звонку ритуально овладеть президентом.

Чёрт! Звонок.

Без сомнения, это Чис.

Действительно, он.

– Чем занимаешься?

Какое его дело, чем он занимается?!

– Да так, лежу, почёсываюсь. А что?

– Тут одно дело. Крайне срочное.

– Что там ещё?

– Комара убили. Шухер по всей Москве.

– Кто его?

– Неизвестно. Предстоят грандиозные разборки и, сам понимаешь, всё остальное. В его любимом казино, в туалете. На унитазе прирезали. Как барана, прикинь. И охрана, говорят, в это время там же над писсуарами кряхтела. Сразу два дуболома.

– Ладно, завтра, – скривился Мозгун.

Комара он терпеть не мог. Прирезали – ну и пёс с ним.

– Но ведь… – начинает Чис, однако Мозгун уже отключился.

Комар жил в Жуковке, за высоченным забором, под охраной ментов с автоматами поперёк пуза. Соседи – руководство «Менатепа». Вся территория ушпигована видеокамерами, а от каждого домика – подземный ход к КПП. И кортеж у него – министр любой позавидовал бы. А вот, поди ж ты, в туалете казино прикончили. И как жить после этого?

Минутный разговор с подчинённым, а силы на исходе. Мозгун забрался в постель и уткнулся лицом в подушку. И завис вне пространства и времени.

Однако вновь звонят. На этот раз по внутренней связи, с пункта охраны. Мозгун сполз с кровати и, миновав аппарат вежливо позвякивающего переговорного устройства, вышел в гостиную и добрёл до видеофона. И поднял взгляд на монитор. Всё тот же Чис и с ним ещё двое, Пушкин и Испанец. Впускать нельзя, просто недопустимо, но что же делать? Надо было охрану предупредить, что его нет, что он убыл, уехал, смотался.

В квантовом мире частицы могут находиться

в двух местах одновременно. Мозгуну не надо в двух – ему бы в одном, но другом, не здесь, не в квартире, в которой сейчас он будет вынужден принять коллег-врагов, представ перед ними в этаком-то вот виде.

– Здоров, Мозя! – пробасил грузный Испанец, вваливаясь в комнату вслед за шустрым Пушкиным. – А ты не приболел, часом? Тебя как будто с креста сняли.

– У меня обострение. Язва, – бурчит Мозгун, не менее трёх минут стоя ожидавший, когда гости поднимутся в лифте на третий этаж, а затем преодолеют путь (в том числе – два пролёта лестницы) до входа в гостиную.

– Давно? Когда обнаружили? – удивляется Чис.

Мозгун сморщился, словно от боли, и не ответил. Поменьше говорить, побольше молчать и морщиться. С язвой – это он хорошо придумал. И пошли они все. И он имеет право отказаться от выпивки. А если в нынешнем состоянии он выпьет хотя бы сто граммов, то это будет полный атас.

Мозгун жестом распорядился, чтобы Чис занялся гостями, а сам погрузился в кресло и прикрыл глаза. Он здесь, с ними, но его как бы нет. Человек имеет право захворать в любое удобное для него время, независимо от того, что кого-то прирезали возле параши.

Необходимое на столе, и вот уже Пушкин поднимает рюмку размером с бокал.

– Выпьем с горя.

Мозгун отрицательно мотает головой.

– Да за упокой ведь! – возмущается Испанец.

– Я – потом, – скривился Мозгун.

Выпили и по второй. Испанец, захмелевший и повеселевший, откинул на спинку кресла своё грузное тело и уставил круглые рыбьи глаза на Мозгуна.

– Что скажешь, Мозя? Комар – твой ближайший сосед и конкурент.

– Мой? – попытался максимально вытянуть лицо Мозгун. – Если и мой, то не только. Вы почему ко мне припёрлись?

– По велению сердца и гражданского долга, – вскинув голову, нагло заявил Пушкин.

– Ах даже так? – не без усилия усмехнулся Мозгун. – Вы, гляжу, за чистосердечным пришли. Если так, базара не будет.

– Гонишь? – прищурился Испанец.

– Да нет, сидите на здоровье. Андрон, пошарь там… на кухне, ну, в холодильнике. Чего найдёшь там…

Чис поднялся и вышел. Затихли его шаги, наступила тишина. Мозгун сидел с закрытыми глазами и ни о чём не думал. Не потому, что не о чём было, не по этой причине. Сил у него не было, совсем не осталось. Конечно, лучше экономно говорить, чем дорого молчать. Однако каким образом это сделать возможным, если и веки-то поднять – труд неимоверно тяжёлый? А тут – губы, зубы, гортань и ещё чёрт знает что. И всё это надо приводить в движение. И при этом следить за кадровым составом выпускаемых слов и звуков.

– Сергеич, пошли посмолим на балкончике, чтобы больного не обкуривать, – поднимается Испанец.

Мозгун приподнял веки, пошевелил губами, но звуков не родил. Ну и плевать.

– Чудной сегодня Мозя. Тебе не показалось? – расплылся в хитроватой ухмылке Испанец и принялся теребить свою козлиную бородку, за которую и получил своё погоняло.

– Прихворнул болезный, – развёл руками Пушкин.

– На почве чего? Затеял передел, а потом перетрухал? Язва у него, вишь ли!

– Не знаю. Но что-то совсем тухлый. Таким его ещё не видал. Попробовать ещё раз Чиса ковырнуть?