Бегство… Следствие… Когда время…
Шрифт:
Мозгун взял мобильный телефон, отыскал нужный номер и нажал кнопку вызова.
– Мама, это я, – говорит он.
– Мой бывший сын? – холодно звучит голос матери.
– Мама, мне плохо!
– Ты опять кого-то убил?
– Нет, но валят на меня. Он очень заботился о безопасности.
– И как же ты его?
– Это не я! Но я… заболел.
– Я ничем не могу тебе помочь, мой бывший сын. И зря ты выпил.
Звучат короткие гудки.
– Мама! – кричит Мозгун и снова вслушивается в беспощадно короткие сигналы прерванной связи.
Стоимость жизни на свободе
Чис мечется по гостиной, затем наполняет водкой рюмку-бокал, залпом осушает его и плюхается в кресло. Что же делать?! Комар убит, Испанец и Пушкин теперь во врагах, а Мозгун – в соплях!
Чис почувствовал себя маленьким беззащитным мальчиком, которому и на улицу показаться страшно. Но в детстве могли лишь побить (и били), а теперь просто убьют, уничтожат. А перед смертью, вероятно, будут мучить. Да, именно так. Перед смертью он обязан будет поведать, как это они с Мозгуном решились поднять руку на Комара. И кому же, в самом деле, могут задаваться подобные вопросы, как не наипервейшему приближённому Мозгуна?
А потом убьют. Замочат даже в том случае, если Чис выдержит пытки и не возьмёт на себя чужую вину. Ни он, ни Мозгун не имели отношения к смерти Комара, и по этой-то, в частности, причине будет особенно обидно умирать, предварительно к тому же приняв жуткие муки.
Пискнула дверь, в гостиной появился Мозгун. Ничего не видя перед собою, с затуманенными от слёз глазами, жалко хлюпая покрасневшим носом, он тенью пробрался в ванную и принялся шумно сморкаться. Затем разрыдался.
Чис содрогнулся. Господи! Потом вскочил и вновь наполнил водкой бокал. Однако опомнился, мужественно поставил бокал на столик и убежал в дальний угол, подальше от искушения выпить водку единым махом.
Но всё равно спустя минуту бокал был пуст, а Чис, расслабленно-невозмутимый и спокойный, сидел в кресле и поигрывал носком остроносого ботинка. Сейчас он поговорит с шефом ещё раз. И он узнает, какая муха укусила патрона, и укусила так сильно, что рассиропила его, словно пожилую, затурканную жизнью бабу.
Явился Мозгун. На этот раз он сразу обнаружил Чиса. И растерялся. Он хочет придать жалко подёргивающемуся лицу подобающее выражение, однако у него ничего не выходит.
И Чис пьяно и нагло ухмыльнулся.
– Иди сюда, Мозя, садись, – распорядился он. До этого момента подобной фамильярности в отношениях с Мозгуном Чис никогда себе не позволял. Он и Мозей-то его ни разу прежде не назвал – всё только «шеф», «босс», «патрон» да ещё по имени-отчеству. – Садись давай, садись. Перетереть надо.
Мозгун повиновался.
– Мозя, мы попали, – улыбаясь, сообщил Чис. – Мы попали по-крупному. Чья вина, спросишь? А это, я тебе скажу, не имеет значения. Главное, что ты не смог отмазать себя от этого мокренького дельца. Я Комара имею в виду. И приняли мы их не по рангу. В обиде они ушли, опущенные, ха-ха, они ушли. То бишь – злые.
– Объяснил же, что заболел, – пробормотал Мозгун.
– Плохо объяснил. Иначе не обозвали бы тебя презервативом использованным.
– Они так назвали? – удивился, словно впервые услышал, Мозгун.
– Точно так.
– И что же теперь? – сквасил лицо Мозгун.
– А выход один, – развёл руками Чис.
– Война? Со всеми?
– Мне нужны полномочия. А сам можешь залечь поглубже и продолжать сопли по роже размазывать. Кстати, не ожидал от тебя такого прикола. Как это ты с катушек-то слетел? Признаться, за взрослого держал.
Мозгун потупил взор и ничего не ответил. Что тут объяснишь? И зачем? Имеет значение лишь сам факт, а не каким образом и почему подобное приключилось.
– А ты… никому не скажешь? – робко поинтересовался Мозгун.
Чис пожал плечами и нагло ухмыльнулся. Мозгун опустил голову. Он сейчас хотел только одного – свернувшись клубочком, прижаться к тёплой постели и тихонько поплакать. Поплакать, а потом уснуть. Уснуть, чтобы завтра проснуться здоровым, сильным, решительным и суровым до беспощадности.
Но и утром значительных улучшений в состоянии Мозгуна не произошло. Разве что слезливость по вытрезвлении пропала. Закрывшись, он сидел в своей спальне и прислушивался к звукам за дверью. Он боялся их, этих звуков, которые издавали настоящие бандиты. Особый ужас наводил на Мозгуна время от времени раздававшийся за дверью смех, то одиночный, то многоголосый. Его подчинённые собрались воевать, то есть убивать врагов и подвергать опасности собственные жизни, а сами порой ржут, словно отвязные подростки над пошлыми анекдотиками.
Скоро захотелось есть. Мозгун тщательно обыскал спальню, однако, кроме окаменевшего огрызка пиццы, ничего съестного не нашёл. Надо было вчера, когда, произведя несколько звонков и дав необходимые указания, Чис угомонился и прилёг на диван в гостиной, податься на кухню и натащить жратвы. День, глядишь, и продержался бы.
В дверь постучали. И не в первый уже раз. Мозгун собрался с силами и крикнул:
– Вон!
Стоявший за дверью Чис тревожно поёжился. А что если дверь сейчас отворится и появится Мозгун, но не вчерашний, а прежний, такой, каким его все знали? Откроет дверь, стрельнёт насмешливым взглядом в лоб младшего соратника и, не вынимая рук из карманов халата, всадит злую пулю промеж глаз. Мозгун – хитрая и коварная тварь. Это (вчера) мог быть розыгрыш, эпизод какой-то непонятной игры!
Нет, больше он и близко неё подойдёт к этой двери, а когда шеф выйдет из спальни, то поспешит принести извинения патрону за вчерашнее хамское своё поведение. Может, и простит босс, учитывая прежнюю практически безупречную двухлетнюю службу его.
Чис вспомнил, как накануне он, с ужимками и смешочками, рассказывал товарищам о странном поведении босса. И заскрипел зубами от досады на самого себя. Бросать надо пить. Старость, видно, подступает. Несколько сот граммов, и контроль утрачивается. Выпил чуть – и на тебе, что на уме, то и на языке. Тьфу!